Некоторое время в комнате царит молчание. Я рисую старинный крестьянский двор с тремя фронтонами[15] и флюгером на одном из них. На улице зажигаются фонари, на лестнице слышны шаги — это возвращается мой сосед, безработный.

— Нехорошо хвалить своих родственников, — говорит девочка. — Но они такие славные люди.

Я не нахожусь, что ответить, и, чтобы выйти из затруднительного положения, задаю несколько вопросов. В результате гостья рассказывает мне несколько историй про своего дедушку. Большую часть их я перезабыл, но кое-что до сих пор в памяти. Например, дедушка очень любил животных и, в частности, полностью запретил охоту на куропаток в Федле. Однажды весенним днем много лет тому назад он увидел, что на другом берегу реки в болоте увязла овца и два ворона, каркая, прыгают с кочки на кочку, подбираясь к ней, чтобы выклевать глаза. Шел теплый дождь, в горах таял снег, вода в реке была бурой. Дедушка понял, что, если пойдет за лошадью, вороны искалечат овцу, и решил не терять даром времени. Он нагрузился камнями — тяжелого человека течению смыть труднее — и вошел в реку. Вода в самом глубоком месте доходила ему до груди, чуть ниже по течению поток пенился над подводной ямой, но он целым и невредимым перебрался на противоположный берег и вытащил овцу из трясины. До шестидесяти лет он каждую осень один отправлялся на последние поиски овец[16], на несколько дней уходил далеко-далеко в горы, ночуя под нависающими скалами или в широких трещинах. Порой он попадал в такие переделки, что чудом оставался жив, но обязательно находил несколько овец и в любую непогоду пригонял их домой. Однажды в середине зимы на соседнем хуторе заболел хозяин, и дедушка пошел на лыжах за доктором через пустошь. Они — дедушка и врач — пустились в дорогу под вечер, а погода не сулила ничего хорошего. Только они вышли на пустошь, как их накрыл страшный буран. Доктор хотел было повернуть назад, но дедушка сказал, что он с пути не собьется, а доктору, крепкому и здоровому человеку в расцвете лет, не трудно будет идти за ним следом; кроме того, до ближайшей горной хижины[17], правда полуразвалившейся, всего два часа ходу, а там, если будет нужда, они смогут укрыться от непогоды, подкрепиться взятыми на дорогу припасами, хлебнуть коньяку, почитать друг другу римы и порассказать истории о привидениях[18]. Лишь часам к трем на следующий день они добрались до человеческого жилья — порядком усталые, но не обморозившиеся и очень оживленные. Через два дня, когда болезнь отступила и пациент совсем поправился, доктор признался, что поход у него был чертовски приятный и интересный.

Снова шаги на лестнице — это поднимается старый рабочий, отец безработного, он проходит в кухню и зовет свою жену.

Как-то с одной бедной вдовой в Тиндадалюре приключилась беда: во время весенних холодов у нее погибло пять суягных овец. Узнав об этом, дедушка промолчал, только бросил быстрый взгляд на бабушку. А когда овец согнали на клеймение и стрижку, сказал, что никогда еще не было в Федле такого хорошего окота, несмотря на то что времена сейчас трудные, и пометил клеймом вдовы десяток своих ягнят. Сыновьям этой вдовы он часто давал почитать свои книжки — как, впрочем, и многим другим толковым молодым людям в долине, — а одного из них убедил пойти учиться. Если он протягивал соседям руку помощи, то никогда не распространялся об этом, и мало кто знал, что он оплатил учение трех неимущих юношей, ради чего даже сам залез в долги. Один из этих юношей стал врачом, а другой — директором школы. Оба они, как только начали прилично зарабатывать, хотели вернуть дедушке деньги, которые он на них истратил, но он сказал, что пусть они лучше сочинят стихи о бекасе. Третий юноша стал пастором в богатом приходе и, видимо, так и не отблагодарил дедушку.

Девочка умолкает. Соседи — отец и сын — затевают на кухне ссору, очереди брани проникают в мою комнату через дверь и стены. Старуха, как обычно, пытается их помирить.

— Очень уж любит дедушка бекаса, особенно когда тот весной заводит свои песни, — говорит девочка.

Я не могу допустить, чтобы она начала прислушиваться к перебранке за стеной. Взглянув на часы, я спрашиваю ее, не может ли она завтра зайти ко мне в это же время.

— Значит, ты сочинишь стихотворение? — Она смотрит на меня так, словно я посулил ей златые горы. — Так я и думала! Я ужасно рада!

— Я ничего не обещаю, быть может, попытаюсь…

Гостья уже не тянет свои перчатки за большие пальцы, она просит у меня прощения за доставленное беспокойство и за все, что наболтала.

— Надеюсь, на тебя найдет вдохновение, — говорит она и протягивает мне на прощанье руку. — До свиданья.

Она уходит, а я все думаю и думаю о ее поручении, беспрерывно кружу по комнате между комодом и столом и уже не слышу, как лаются отец с сыном. «Он выучил мое стихотворение наизусть, — говорю я себе, — он хочет помнить его на случай, если ослепнет». Я забываю о войне и смерти, меня словно обвевает теплый горный ветерок, что-то начинает шевелиться у меня в груди, что-то начинает расти. Перед моими глазами возникают далекая долина, пустоши и горы, золотисто-зеленый луг, выгон и поровшие вереском склоны. Гул реки, протекающей в долине, наполняет мою комнату, бекас летает над книгами и газетами. Навстречу мне идет старик — он приветливо смотрит на меня, показывает на свой хутор и декламирует короткий стишок. Постепенно лицо его увеличивается в размерах, оно четко вырисовывается на фоне неба, как диковинной формы гора, а седые волосы и борода развеваются на ветру. Я сажусь за стол и отдаюсь во власть неожиданно возникшего ритма, пишу строчку стихов, вскакиваю, расхаживаю по комнате, снова хватаю карандаш и записываю еще две строки. Я начал писать стихотворение о дедушке с хутора Федль!

Часы идут, но я словно в угаре и не замечаю этого. Уже поздно вечером я быстро надеваю пальто и кратчайшим путем несусь в центр, чтобы перекусить. Перед гостиницей «Исландия» я спохватываюсь, быстро ощупываю свой кошелек и захожу в тесное, грязноватое помещение на Хабнарстрайти, где женщина-инвалид и рыжеволосый, краснолицый здоровяк держат дешевую забегаловку. Народу совсем немного: два парня в поношенной одежде, покуривая, читают каждый свой кусок газеты, да пьяный над бутылкой пива разглагольствует о том, как ужасна жизнь. Здесь я уже давно постоянный клиент, и здоровяк кивает мне, а женщина произносит «добрый вечер». Я ем бутерброды и пью горячий кофе из треснувшей глиняной кружки с синим ободком, а перед глазами у меня стоит незнакомая долина, на меня глядит обветренное лицо, и на мгновение, словно луна, проглядывающая сквозь облака, откуда-то выплывают строки стихов. Я заказываю еще кружку кофе, пью, обжигаясь, достаю подаренный мне к конфирмации кошелек и расплачиваюсь. Пьяный, качаясь, подходит ко мне, кладет руку на плечо и говорит:

— Ты счастливый человек.

Я не отвечаю и хочу уйти, а он не отпускает меня, несмотря на окрики здоровяка, и, протянув ладонь, говорит:

— Только крону, завтра верну.

— Калли! — кричит здоровяк. — Стреляй в другом месте!

Я даю ему крону, но он тут же просит вторую; когда я даю ему третью, хмель вдруг слетает с него, он смотрит на меня довольно трезвыми глазами и произносит:

— Погадать тебе?

— В другой раз.

— Друг, — говорит он, — тебе грозит большая опасность, тебя хотят убить, на земле нет места свободному человеку.

— Веди себя прилично! — одергивает его здоровяк. — Иначе я вызову полицию!

— Ты молод, и тебя хотят убить, — повторяет пьяный. — Друг, остерегайся их, они жаждут завладеть твоей душой.

Я поспешно ухожу, тороплюсь домой, словно меня ждут неотложные дела, сажусь за стол, кладу перед собой листок бумаги и вновь оказываюсь во власти удивительного ритма. Тиндадалюр превращается в самое Исландию, Торлейвюр с хутора Федль — в весь исландский народ с его тысячелетней историей, юбилейное стихотворение принимает новый облик, оно само отбрасывает некоторые уже написанные строфы и впитывает в себя новые. Какая ночь! За обледенелым окном царит мрак, меня всего трясет, я сочиняю стихи не переводя дыхания, меня бросает то в жар, то в холод, я преисполнен чувства благодарности и возношу хвалу богу. Под утро я перечитываю стихотворение от начала до конца — да, ошибки быть не может, наконец-то мне удалось создать произведение искусства. Я гляжу на фотографии мамы и бабушки, укладываюсь на кушетку, гашу свет. И засыпаю, едва коснувшись головой подушки.