Ни нормального дивана, ни кровати в комнате нет, только подиум с толстым зелёным матрацем и чёрной подушкой–валиком. Толкнул туда Вадима, но он вдруг попытался встать, тогда я прижал его собой к матрацу, стянул пальто, потом ботинки. Скомандовал:

— Лежать! Руку сюда! Дыши давай! Куда? Лежать, я сказал! Так, собака, куда обувь девать? Вадим? Говори, наверняка таблетки какие–нибудь есть! Где лежат? Как называются?

— П–пиразидол, — выдавил из себя Дильс, заикаясь, его начало потряхивать, серой радужки глаз не видно, всё чёрное. — Н–на к–кхухне, х–холодильник.

Я отправился за лекарством. Всё чудесатее и чудесатее. Кухня мне напоминала кухню только наличием двухконфорочной электрической плиты и алюминиевой мойкой. Нет ни стола, ни табуреток, ни буфетов, ни подвесных шкафов. Да и холодильника я не обнаружил сразу. Кухня — это царство собаки. На полу истёртый, но ещё богатый шёрсткой коричневый коврик, голубая миска с водой, ободранный маленький мячик. Вместо штор с гардин свисали одёжные плечики, на которых привязаны акриловые нити. А на них нанизаны пробки от бутылок. На широком подоконнике электрочайник, бокал, кружка, вилка, банка кофе. Но всё это мелочи по сравнению со стеной. На пустой стене, что напротив мойки, воссоздана безумная живопись Босха. От потолка до пола. Я сразу узнал эту вещь: центральная часть триптиха — «Сад земных наслаждений». Куча маленьких белёсых тел — мужских и женских, кавалькада всадников вокруг круговорота страстей, летающие рыбы, немыслимые сооружения, хрустальные сферы, похотливые птицы, что вьют гнёзда даже между ног, гигантские ягоды, уродливые сосуды, рога с какой–то мерзостью, какофония безумия и магнит для развращённого человеческого сознания. Символизм Шаванна и Редона отдыхает. Написано масляной краской, работа мелкая и техничная. Неужели сам Дильс копировал? Я бы стоял и рассматривал Босха и дальше, но в комнате звонко вякнула псина, как бы спрашивая: «Ну где ты там пропал?»

Ещё бы знать, где тут холодильник. Оглянувшись, присмотревшись, я разглядел дверцу под подоконником. Толкнул, и она мягко открылась. Встроенный холодильник, загримированный под стены. В холодильнике лежала бутылка вина, стояла банка горчицы, в целлофане копчёная курица, на боковушке в гнёздышках два яйца и в кармашке лекарства. Розовая коробочка с «Пиразидолом».

Собака стояла уткнувшись носом в лоб Дильса, который по–прежнему судорожно себя сжимал обеими руками. Я довольно–таки нагло и жёстко заставил его сесть и выпить лекарство. Потом ещё стянул пиджак с препода, остальную одежду трогать не стал. Вновь уложил его на матрац и кинул сверху лоскутное одеяльце в печворке, напоминающее золотистую мозаику Климта.

После я сидел на полу вместе с собакой. Мы ждали, когда антидепрессант начнёт действовать. Вадим смотрел куда–то в стену, мимо нас, не моргал, не двигался и, мне казалось, не дышал. Сколько мы так просидели, не знаю. Первой забеспокоилась псина, она жалобно заскулила и положила морду хозяину к голове. Дильс вдруг глубоко вздохнул, расцепил свои руки, почесал собаку за ухом:

— Прости меня, — тихо сказал он (это мне или собаке?). — Ступай домой, уже всё хорошо. Ларик, сейчас выведу тебя…

— Щаз! Домой! — категорично заявил я. — Лежать! А я пока с Лариком погуляю, да и шпикачки доем потом. Пойдём, барбос!

Удивительно добродушный пёс. Или это так приспичило ему, что с любым на прогулку готов пойти? Ларик мне сам принёс поводок и потащил меня в мини–парк за домом. Именно здесь, пока собака радостно наматывала круги вокруг меня и делала свои чёрные дела, я вспомнил о Серёге:

— Алло! Серёг! Ты не теряй меня сегодня! Ночую в городе!

— Опа! И у кого? Сдаёшь себя напрокат? Хоть за дорого?

— Потом расскажу…

* Здесь мой друг, начинайте без меня! (англ.)

Робот Вертер — андроид и биоробот, персонаж пятисерийного телевизионного художественного фильма «Гостья из будущего» (1985), снятого по повести Кира Булычёва «Сто лет тому вперёд». Особенность — механическая речь, робот произносил слова почти по слогам.

====== 5. Абстракционизм ======

Когда я вернулся с псиной с прогулки, Вадим спал как был — в рубашке, в брюках — под пёстрым лоскутным одеялом. А я–то приготовился воевать с ним за то, чтобы остаться! Наверняка сработало лекарство. Я пристально рассматривал лицо спящего, рядом вглядывался в лицо хозяина Ларик. Ничего особенного. Лицо среднее арифметическое, мужское, хотя и довольно–таки молодое, несмотря на очевидные тени и припухлости под глазами: брови густые и тёмные, ресницы короткие, нос крупноват, но это не хищный клюв и не воинственный профиль гладиатора — слишком изящная переносица. Губы тонкие и несимметричные, пожалуй чувственными их не назвать. Зато лоб широкий, ровный, умный, сейчас он разглажен, светел и спокоен, без залома близ правой брови. Там только светлая, еле заметная полоска–морщинка. Я тихонько провёл по ней пальцем. Ларик утробно зарычал.

Хорошо–хорошо, не трогаю твоего больного хозяина. Теперь у меня было время осмотреться.

В комнате полно странных вещей. Рядом с подиумом со стены изогнулась рука странной лампы, роль абажура у которой играла солдатская каска со звездой на лбу. Тут же две странные композиции: на низких подставках сложены стопкой книги так, что создавали спиральную башню высотой не менее метра. Сверху — как колпак — стеклянный сосуд с пимпочкой–держалкой в качестве открывашки. Вдоль стены, заклеенной серыми обоями (в отличие от противоположной стены — бордовой), стояли банки с красками, олифой и грунтовкой. Здесь притулился и ящик, плотно обтыканный разнообразными кнопками так, что создавался эффект кольчуги; в ящике ножницы, плоскогубцы, гвозди, ножи, резцы, ещё какие–то инструменты. На полу жёсткая циновка. Предметами мебели был круглый столик, мольберт, бочка и кресло. Кресло при детальном рассмотрении напоминало человеческую фигуру, с мягких подлокотников свисали «кисти рук с толстыми пальцами», из–под ножек выступали большие тапкообразные ступни, на подголовнике редкими полосками кожи торчком стоял чубчик и краснели «уши». Все вещи были уникальные и, я подозреваю, самодельные.

На окне простые вертикальные жалюзи. Я решил их закрыть, так как с чёрного неба за мной плотоядно подсматривала луна да и в жёлтом окне дома напротив недвижно стоял какой–то мужик. Но когда я прокрутил нужный шнурочек и планки жалюзи, которые мне сначала просто показались коричневыми, закрылись, я обнаружил, что на них есть рисунок. Пришлось включить свет — любопытство сильнее, нежели попытка сохранить сон Дильса. На потолке зажглась люстра в форме гигантской лампочки накаливания. И на ребристом панно–жалюзи передо мной предстала странная картина. Коричнево–терракотовый неровный фон. По центру — абсурдная шняга в форме недоделанной то ли рыбы, то ли наутилуса, то ли каноэ. На хвосте у шняги полумесяц. Эта придурь явно «морское существо», хотя синего, голубого, лазоревого цветов нет. Сбоку три штриха, подобные стилизованным волнам, перекатам, в другом углу явно скобки крыльев чайки. Объект полосато раскрашен охряным, тёмно–зелёным и другими благородными цветами, на нём примитивные фигурки нескольких человечков, как будто писал первобытный живописец. Тут же что–то типа домика с циновкой. Кругом «летают» чёрные круги, мозаичная рыбка без плавников, какая–то палка. Но сверху ещё одно изображение. Я даже дотянулся, потрогал. По тёмному фону выцарапано до белого футуристическое строение с башней и окнами. Первобытность и советский конструктивизм — единство и борьба противоположностей. Смутно знакомая картина. Где–то её видел. Сфотографировал шикарные жалюзи на телефон. Поддавшись некоему детскому инстаграмному инстинкту, сфоткал на телефон и стеклянные тубы с книгами, и индейскую бочку, и сиреневое телесное кресло, и озадаченного Ларика, и Дильса… Его несколько раз. Ближе, ближе, только рот, только лоб. Что бы ещё сфоткать? На кухне увековечил список Босха. Потом вспомнил, что на мольберте ведь тоже какая–то картина, там сверху ещё мои листы с портретами.