Сближала их и увлеченность Ветлина океанологией, он пришел в научный флот из пассажирского, но глубоко вникал в суть экспедиций.

Человек образованный, владевший языками, несмотря на свою загруженность, был не только неистощимо любознателен, но отличался завидной широтой мысли и интересов. Постепенно они прониклись доверием друг к другу. И на судне, когда оказывались в одном рейсе, с первых же дней возникала рабочая, творческая атмосфера, и ею дорожил каждый участник экспедиции.

Даже на подходе к Святой Елене напомнил Ветлин о дне, принесшем им обоим, хоть они и находились тогда на разных театрах военных действий, далеко друг от друга, облегчение и радость.

Андрей будто услышал тут, в океане, позывные давнего дня десятого апреля. На полевом маленьком аэродроме в тот день вблизи от капонира, где укрывался его самолет, готовый к вылету, он услыхал по радио победную реляцию о взятии Одессы. И тут уж они, летчики, как щенки, кувыркались на мокрой, холодной земле, а потом запели про Одессу, в сущности вовсе не боевую песню, а скорее жестокий романс времен предвоенных, на свой лад признаваясь этому городу в любви…

Отчего-то она, Одесса, вызывала особую тревогу и сочувствие, хотя раньше в ней никогда и не бывал.

Вот чем памятной для него оказалась дата десятого апреля.

Меж тем солнце купалось в тихой голубизне, сиял самый воздух. В тропиках свет играет роль поджигателя красок в океане.

Шерохов сочувственно взглянул на капитана, ведь и ему не доводилось еще заходить на Святую Елену.

Хотя, как догадывался Андрей, он, влюбленный в Стендаля, наверняка испытывал чувство чуть ли не личной причастности и к странствиям молодого Бейля с Наполеоном, и к бесстрашию и решительности зрелых суждений писателя, и к тому, что приключилось на Святой Елене.

И тут открылись сходные обстоятельства в жизни обоих друзей. Еще накануне, поздно ночью, капитан, когда они вдвоем прохаживались по верхней палубе, воскликнул:

— Ошарашило, когда отец мне, лопоухому, четырнадцатилетнему, едва прочел я впервые «Красное и черное», рассказал, как Анри Бейль шел с Наполеоном в Москву. После того я как оглашенный бегал к Петровским воротам, где размещался штаб Наполеона, поглазеть, а вдруг кто-то с той поры затаился в особняке, но там оказалась больница.

— Нам обоим повезло с отчим домом, Василий Михайлович, да и отцы наши чувствовали город, знали как истые москвичи, потому и у нас завязались свои личные отношения с домами, порой и с улочками. Столько совпадений оттого и случилось у нас, даже воспоминаний общих…

Ветлин кивнул и продолжал:

— Там было у меня другое облюбованное место, тоже открытое мне отцом, — Петровский монастырь. Не мешали мне ни склады в нем, ни чудна́я публика, обитавшая в бывших кельях. Я играл во дворе бывшего монастыря, просиживал с приятелями дотемна на надгробьях родственников Петровых со стороны матери его Натальи Кирилловны Нарышкиной. Мы по надписям восемнадцатого века пробирались в те времена, а то заглядывали и в семнадцатый век, как влюбленные по веревочным лестницам, заброшенным одним концом на балкон возлюбленной.

И там же клялись друг другу в дружбе, были ж мы не только забияками, грубыми мушкетерами, но и рыцарями. Меня настраивал батя чувствовать себя в истории как рыба в океане. И мне вправду мерещилось, что я открыватель новых земель какой-то петровской экспедиции, то сражаюсь с Наполеоном или сочувствую Анри Бейлю, его интенданту, будущему писателю, — чего только не связано с той порой в матушке России, и сколько ж полуфранцузов вплелось в нашу историю?!

Какое наследство принес поход россиян до Парижа, соприкосновение наших офицеров с идеями Великой Французской революции, а? Быть может, все это повлияло на декабризм, не так ли?

Ветлин хоть и реже, но, подобно Андрею, любил предаваться в свободный или даже тяжкий для себя час мыслям историческим, приближать к себе людей, с какими, живи он в те времена, может быть, никогда б и рядом не стоял.

Судно шло по направлению к Святой Елене, и вскоре в бинокль Андрей смог различить контур острова.

Он сказал Ветлину:

— Есть свой смысл в том, что последнее пристанище Наполеона — умолкший вулкан, ну, верхушка подводного вулкана, скажем поточнее. Самый пик его срезан выветриванием горных пород. Потому склоны круты и обрывисты, смотрите, как отчетливо видно издали, на подходе. Да, вулкан с вулканом состукались тогда.

Ветлин отдавал команды, а потом, рассматривая в бинокль Святую Елену, ответил:

— Как же изрезаны склоны глубокими ущельями. Я уже раньше говорил вам, из-за постоянного волнения и мелководья, у берега наше судно подойти к берегу острова не сможет. А вон, видите, — он указал рукой вправо, — это ущелье развернуто к океану, там и образовалась удобная бухта, к ее причалу мы сумеем подойти на шлюпке.

Теперь Андрей в бинокль внимательно рассматривал небольшой городок.

— Забавно, — проговорил Ветлин, — как меняются масштабы с Гулливерова Нью-Йорка или там Рио-де-Жанейро к крохотной, лилипутской, а тоже ведь столице пусть и малого острова. Но какого! А звучит столичное имечко гордо-прегордо и украшает карту Южной Атлантики — Джеймстаун.

Конечно ж, думалось вновь и вновь, как врезана в этот вулканический остров судьба личности трагической, мало того — породившей или развязавшей трагедию миллионов своих современников.

И сколько ж более чем за полтораста лет прохлынуло меж ними людских судеб… А к той поре не переставали по разным поводам возвращаться правители, ученые и просто пытливые люди.

Теперь Андрей и Ветлин смотрели на старинную крепость Джеймстауна, выплывавшего из океанских вод. Построили его вездесущие предприниматели Вест-Индской компании. Ветлин радовался предстоящей прогулке по суше, по уютному городку. Он обернулся к Андрею и, еще не веря себе, полуспрашивал-полуутверждал:

— Неужели пойдем в странноватые такие гости?! А перед тем рассмотрим вблизи, что за дома построили здесь еще в семнадцатом — восемнадцатом веках. Глядите, отсюда видна и другая небольшая крепость, ну скорее усадьба, я узнавал — это уж точно восемнадцатый век. Там и оказалось последнее пристанище Наполеона, в Лонгвуде.

Андрей почти деловито ответил, как бы устыдясь волнения, которое нахлынуло на него:

— Сорок миллионов лет острову! Явимся непрошеные с рюкзаками и геологическими молоточками к Наполеону и, конечно, будем брать образцы с разных террас, базальты со Святой Елены. Весь материал этот сгодится в сопоставлении с образцами, которые получим при исследовании подводных хребтов. Камни красноречивы.

Но хорошо б найти на месте знатока реликтовых растений, поднабраться ума. Тут и чудеса есть — древовидные маргаритки с прозаическим именем капустных деревьев. Вездесущий обыватель, кабы застал нас здесь врасплох, уж обязательно обвинил: почему-отчего такие-сякие нетерпеливо ожидают встречи с каким-то малым островом! Подумаешь, мол, предания, история, образы и все такое прочее… И хоть полторы тысячи миль отделяют нас от Южной Африки, но именно она тут в соседстве. И у острова свои постоянные отношения с сильнейшими пассатами — самыми невероятными превращениями в атмосфере и океане. А еще день-другой, и мы окажемся у подводного хребта, главного «сюжета» нашего рейса.

— Что ж, дорогой Андрей Дмитриевич, повезло и вам, и мне.

Ветлин, не одергивая себя, продолжал размышлять вслух о Бонапарте, только чуть лукаво улыбаясь:

— Еще какой-то часик, и мы пойдем на шлюпке к Святой Елене, ошвартуемся там же, где он. Что океану наши с вами даты, у Атлантического счет иной, для него времечко с 1815 года по наш убывающий двадцатый век вовсе не столь объемно. Как и того, насильно сюда доставленного, нас тоже ждет сильное океаническое волнение при подходе к острову, но мы-то сами себе хозяева!

Меж тем на судне все пришло в движение, громко переговаривались ученые и матросы, обменивались впечатлениями.