На берегу работа остановилась. Ловцы смотрели на невод и гадали, сколько белух вытянут на этот раз. Сказать этого пока никто не мог, но видно было, что зверя попалось очень много.

Испуганные белухи забились, подняли брызги. Вода в неводе забурлила, побелела и глухо зашумела, словно где-то неподалеку гремел водопад.

Как раз в это время Васька подъехал к матери белушонка, и Антон набросил ей на хвост петлю. И, если бы Васька сразу тронул лошадь, наверное, ничего бы и не случилось. Но он решил напоследок еще поговорить с белушонком. Он подъехал к нему поближе и сказал:

— Ну, прощайся со своей мамкой. Теперь я ее прямо на завод свезу…

Тут на берег накатилась небольшая волна. И то ли испугалась Машка, то ли не хотела ноги мочить, только она попятилась задом и наступила на хвост белухе. Та рванулась и, почуяв под собой воду, собралась с силами, вся изогнулась, как рыба, сильно отпихнулась хвостом и сразу оказалась в море.

Лямка была длинная. Прежде чем Васька опомнился, белуха уже далеко отплыла от берега. Она с разгона так дернула лямку, что лошадь от неожиданности села на задние ноги и сползла в воду. Она тут же попыталась встать, но под водой песок жидкий, как кисель.

Машка не удержалась, сползла еще глубже, а секунду спустя только голова лошади осталась над волнами.

Машка отчаянно билась. Глаза ее налились кровью, ноги работали, как пароходные колеса, но как ни старалась, не могла она справиться с белухой. Та повернула в открытое море и понеслась вперед. Она шлепала хвостом, глубоко ныряла и снова поднималась из воды, чтобы вздохнуть.

Лошадь вместе с Васькой тащились за ней, как на буксире.

На берегу, завидев это, ахнули. А Васька даже и не заметил, как все это произошло. Он только схватился покрепче за шею лошади и что есть силы прижался к ней. Секунду спустя он понял, что белуха тащит их в открытое море, сжал Машкину шею еще крепче и отчаянно закричал:

— Папка, тону!

Он бы, наверное, и еще раз позвал отца. Но тут горькая вода набралась ему в рот, он захлебнулся, цветные круги закружились перед его глазами, и все пропало… Он уже не видел и не слышал ничего, но по-прежнему, как клещами, сжимал ручонками шею лошади.

А невод уже притонили. Катеру осталось пройти метров двести. Уже вышел на нос матрос, чтобы бросить конец веревки на берег. Но, как только белуха потащила Ваську, рулевой, заметивший его, круто отвернул катер от берега, наперерез зверю.

— Руби конец! — приказал Семен матросу. А сам выхватил бинокль из футляра и быстро глянул на море, на берег, на невод.

До берега и так было рукой подать, а в бинокль он показался еще ближе. В неводе билось сотни три жирных, крупных белух. Та белуха повернула и пошла вдоль берега. А Васька по-прежнему крепко держался за шею лошади.

«Успею!» — решил Семен.

Матрос уже замахнулся топором, но Семен ему под руку крикнул так, что услышали даже на берегу:

— Стоп, не трогать невод!

На секунду показалось всем, что Семен хватился поздно. Топор блеснул на солнце и с глухим стуком ударил по канату. И все ждали, что вот разлетится пополам канат и зверь лавиной пойдет в море из невода. Но ничего не случилось. Матрос в последнее мгновение успел вывернуть топор, и он ударил по канату плашмя.

В ту же секунду Семен бросился к рулевому.

— Лево на борт! — крикнул он.

— Есть лево на борт! — откликнулся рулевой и перекатал рулевое колесо. Катер рыскнул кормой и круто свернул к берегу.

— Ничего, ребята, поспеем! — сказал Семен так, словно просил прощения у команды катера. — Поспеем, вот увидите. Держи конец! — крикнул он тут же и сам кинул на берег выброску.

На берегу подхватили ее, выбрали конец каната и всем народом взялись тянуть крыло невода к берегу. Потом заложили канат на ворот, и работа пошла еще быстрее. Широкий полукруг, образованный неводом, с каждой секундой становился уже, и вода внутри него кипела и пенилась от бешеной толчеи зверя.

— Смотри, Антон, не упусти! — крикнул Семен и, оттолкнув рулевого, сам встал к штурвалу. — Давай самый полный! — скомандовал он в переговорную трубку. — Самый полный, слышишь!

Мотор фыркнул и загудел с надрывом. Белый дым повалил из выхлопной трубы. Катер взмылил воду за кормой и понесся следом за той белухой.

Все, кто был на берегу, с волнением следили за этой удивительной гонкой. Ни Васьки, ни Машки с берега не было видно. Только маленькая черная точка бежала по воде, и никто не знал, жив ли еще Васька.

— Пропал Васятка, — сказал кто-то из рабочих.

— Не пропадет, парень крепкий, — отозвался другой.

— Да много ли мальчонке нужно? Глотнет воды разок, и все тут…

— Вот белуха, зверь глупый, — сказал Антон, — а и та, гляди-ка, за детенышем на смерть идет. А он невод сперва привел, а потом сына пошел выручать. Выходит, зверь детеныша больше нашего любит. Так, что ли?

— Не дело болтаешь, Антон, — перебил управляющий. — Белуха зверь глупый, это ты верно сказал. А у Семена расчет. На то он и человек. Спасет он сына, не бойся, только бы руки не отпустил…

Катер несся, не сбавляя хода. Расстояние между ним и белухой быстро сокращалось. Семен передал штурвал рулевому, а сам опять взялся за бинокль.

Васька держался крепко. Когда подоспел катер и белуху вместе с лошадью взяли на буксир, мальчика насилу оторвали от Машкиной шеи.

Он весь побелел, глаза у него закатились, а закоченевшие синие пальцы никак не хотели разгибаться.

Отец взял Ваську на руки и отнес в свою каюту. Там он раздел его, положил на койку, растер сухим шарфом и стал делать ему искусственное дыхание. Он разводил сыну руки, сильно нажимал на живот, снова разводил руки…

Наконец Васька вздохнул. Потом его вырвало горькой водой, он закашлялся, открыл глаза и порозовел немножко.

— Папка, тону, — прохрипел он и опять забылся.

Катер причалил к берегу. Лошадь и белуху вытащили на песок. Машка стояла как вкопанная и прядала ушами. А белуха долго билась на берегу. Рабочие поохали, покричали, а потом все опять принялись за зверя.

Только к самой ночи убрали всю добычу. На этот раз попалось двести восемьдесят штук.

Всю ночь работал завод. К утру больше половины добычи успели разделать, а утром, в шесть часов, завод закричал тонким гудком, и Васька проснулся.

— Папка, тону, — прошептал он спросонья, но сообразил, что уже не тонет, и, увидев отца, который за столом пил чай, спросил: — Папка, а Машка утонула?

— Все живы, и Машка жива, — ответил отец.

Китобойная флотилия, продвигаясь на северо-запад, шла во Владивосток. Позади остались просторы Тихого океана, узкая дорожка Панамского канала, бурная Атлантика. Двадцать пять тысяч пройденных миль лежали за кормой, а впереди, совсем уже недалеко, ждали моряков родные берега.

Флотилия шла строем: впереди «Камчадал» — огромный пароход-завод, за ним, как утята за уткой, три маленьких китобойца.

От восхода до заката в наблюдательных бочках, на мачтах китобойцев, стояли самые глазастые моряки. Они внимательно оглядывали невысокие волны, стараясь отыскать фонтаны китов, но океан, зеленый, как раствор купороса, давно уже не радовал глаз китобоев. От горизонта до горизонта расстилался он однообразной пустыней. В этот день так ничего и не увидели…

С утра влажная духота стояла над океаном. Тропическое солнце жгло нещадно. На палубе доски лопались от жары, пузырями вздувалась краска. Днем мало кто по своей охоте оставался на палубе, зато, едва зашло солнце, вытащив из кают тюфяки, матросы, кочегары, мясники и салотопы устроили на палубе парохода сплошную ночлежку. Жарко было и тут. Но тут хоть иногда пролетал над головами людей короткий порыв ветерка, и люди вздыхали с облегчением.

Ночь стояла тихая и темная. За кормой в легком тумане светились огоньки китобойцев. Все шло как надо, по-хорошему… И вдруг страшный взрыв, раздавшийся где-то на корме, разбудил команду «Камчадала».