Спросонья люди не знали, за что приниматься. Одни с тюфяками в руках торопились в каюты, другие тащили добро на палубу. Одни спешили на корму, другие бежали на нос. Цепляясь босыми ногами за снасти, люди падали, налетали в темноте друг на друга…

— Крюйт-камера взорвалась! Котел рвануло! На старую мину напоролись!

Эти новости, неизвестно откуда рождавшиеся, мгновенно облетали все судно и сейчас же умирали, уступив место другим.

Что случилось на самом деле, никто не знал, и многие невольно ждали, что вот-вот раздастся еще взрыв.

Среди прочих был на «Камчадале» матрос, по фамилии Убейволк, а по прозвищу Задерикоза. Он первым оказался возле спасательной шлюпки, сорвал брезент и, свесившись со шлюпочной палубы, завопил не своим голосом:

— Ребята, шлюпки спускай!

Второй раз крикнуть ему не пришлось. Рядом с Задерикозой откуда-то из темноты появился капитан. Он сложил руки рупором и голосом, привыкшим отдавать команду, властно крикнул:

— Не было тревоги! Прекратить панику!

Этот окрик, как холодный душ, подействовал на встревоженных людей. Сразу стихло на палубе и стало слышно, как бултыхает винт за кормой и пыхтит в глубине парохода машина.

Кто-то догадался включить освещение. Вспыхнули лампы. Яркий свет залил палубу, осветил скомканные белые простыни, как снег лежавшие на палубе, сбитые полосатые тюфяки, полураздетых людей, смущенно поглядывающих друг на друга.

Потом открылась машинная дверь, и старший механик, длинный, чуть сгорбленный, весь потный от жары, с руганью вышел на палубу.

— Немцы хитрецы, — закричал он, отыскав глазами капитана, — луну, говорят, придумали, а порядочного баллона сделать не могут! Вон, понюхайте, аромат какой.

В то же мгновение все, кто был наверху, ясно ощутили резкий запах нашатырного спирта. Он быстро расплывался над палубой. И сразу все стало ясно: взорвался большой баллон с аммиаком в холодильной камере.

Холодильник ставили в Германии, по дороге, и теперь механик ругал немцев.

Ночная тревога, поднявшая на ноги экипаж, оказалась сущим пустяком. Люди, успокоившиеся и немножко сконфуженные, отыскивали свои тюфяки и не спеша укладывались досыпать ночь. Со шлюпочной палубы, воровато озираясь, спускался Задерикоза.

— Шлюпки-то будем готовить или подождем? — спросил боцман, встретившись с матросом на трапе.

Внизу расхохотались. Но Задерикоза будто и не заметил шутки.

— Шлюпки — это первое дело, — важно сказал он. — У меня тоже был случай: налетели мы на мину. И вот как у нас — паника, капитан струсил, голову потерял. Пробоина — что твои ворота, судно тонет. Так бы и пошли рыб кормить. Да спасибо, я не растерялся: сразу к шлюпкам, распорядился как следует, по порядочку. Вот тем только и спаслись.

Задерикоза врал до рассвета. А утром прямо из океана поднялось жаркое солнце, и тысячи веселых зайчиков забегали по бортам, по надстройкам, по мачтам. О ночной тревоге скоро забыли, но прошел еще день, и пришлось вспомнить о ней.

Только сели за стол в большой кают-компании «Камчадала», вошел завпрод, перепачканный мукой, и, позванивая связкой ключей, болтавшихся на пальце, подошел к капитану.

— Беда, Иннокентий Иванович, — сказал он громким шепотом, — в холодильнике жара, как в духовке. Запасных баллонов нет, холод ушел, и хотите верьте, хотите нет: все мясо тронулось. Что теперь и делать, не знаю.

— Не было печали, — сердито сказал капитан и отодвинул тарелку. — Раз тронулось — за борт его. Что же тут еще поделаешь? Нечего заразу разводить… Вы уж сами и распорядитесь, Николай Иванович, пообедают люди, и сразу авралом…

После обеда завпрод выкликнул охотников. Их нашлось больше чем нужно. Ходить за продуктами в холодильник все любили на «Камчадале». Там было холодно, как зимой. На тонких трубочках, змейками тянувшихся по стенам, рос белый иней. Тут после тропического зноя палубы всегда можно было отдышаться, можно было смахнуть рукой пушистый снежок с морозильной трубки и холодной ладонью провести по уставшему от зноя лицу.

Но теперь иней растаял. На трубках висели грязные желтые капли. В холодильнике стало душно, как в заброшенном погребе, пахло кислыми яблоками, испортившимся мясом и какими-то грибами.

— Беда, — сказал завпрод, окинув глазами свои владения. Сокрушенно покачав головой, он показал глазами на мясо, висевшее вдоль стенки, и добавил грустно: — Ну что же, ребята, давайте…

Матросы снимали с крючьев обмякшие, покрывшиеся серым налетом бараньи тушки, большие куски мяса, свиные окорока… Взвалив на спины тяжелую ношу, они выбегали на палубу и складывали у фальшборта груду добра.

Завпрод еще раз посмотрел на свои пропавшие запасы, потрогал мясо пальцем, понюхал и, вздохнув, сказал наконец:

— Вали за борт…

Кому-кому, а завпроду было от чего расстроиться. В Гонолулу, где в последний раз стояла флотилия, завпрод по дешевке купил много мяса и надеялся, что хватит до конца рейса. А тут, раз такое дело, снова придется придумывать, чем кормить команду…

Тяжелые куски полетели за борт.

Как раз в это время подбежал Задерикоза с тушей барашка на плечах. Он сбросил барашка прямо за борт в воду. Туша плюхнулась, подняв брызги, и стала медленно тонуть. Вдруг рядом с барашком появилось в глубине длинное светлое пятно. Барашек рванулся в сторону и пропал.

Приглядевшись, все, кто стоял у борта, увидели небольшую стайку огромных коричневых рыб. Они плыли за «Камчадалом», обгоняя друг друга, рыская острыми носами, как собаки, бегущие по следу. Когда мясо падало в воду, перевернувшись кверху белыми животами, они хватали кусок и, вырывая друг у друга, торопились в сторону.

— Акулы! — крикнул кто-то, и к борту со всех сторон стал сбегаться народ.

Задерикоза метнулся было в сторону, но, увидев, что ничего страшного нет, тоже протолкался поближе к борту.

— Позапрошлый год мы пароход из Америки гнали, — принялся он рассказывать. — В море у нас машина испортилась. Пришлось стоять двое суток. Тогда вот тоже акулы кругом ходили. А я взял нож и пошел купаться. В один день четыре штуки заколол. Три-то маленькие, метра по полтора, а одна здоровенная попалась, метра три, а то и побольше…

— Да ты, оказывается, герой! — сказал боцман.

Но Задерикоза сразу заскромничал:

— А никакого геройства тут нет. Тут только смелость нужна. Я бы хоть сейчас с ними пошел воевать, да капитан пароход не остановит…

— А зачем останавливать. Мы тебе акулу на палубу доставим, а ты нам покажи, как с ними расправляешься!

— Так это не то, это же плевое дело. И не интересно даже, — сказал Задерикоза.

Но остальным затея понравилась. Боцман притащил из кладовки кусок стального троса, механик послал свободного от вахты кочегара отковать крючок. Через четверть часа тот принес свое изделие: здоровенный крюк в палец толщиной. На одном его конце была загнута небольшая петля, на другом — зарублена бородка, как на гарпуне.

Крюк привязали к концу троса, насадили на него кусок мяса. Боцман осмотрел крючок и наживку, плюнул на нее, как в детстве плевал на червяка.

— Ловись, рыбка, большая и маленькая! — сказал он и закинул удочку.

Акулы разом бросились на наживу. Та, что была ближе всех, уже нацелилась, но другая вынырнула из глубины и, опередив остальных, проглотила мясо вместе с крючком.

Трос натянулся. Двое матросов, державших его, поехали по железной палубе, как по катку. Боцман восьмеркой набросил конец троса на кнехты. Акула забилась, метнулась, нырнула в сторону. Но вдруг канат ослаб и завился кольцами.

— Сорвалась! — с досадой сказал боцман и потянул трос на палубу.

Когда поднялся из воды конец удочки, все увидели, во что превратился крюк: вместо него болтался привязанный к тросу прямой железный пруток. Акула разогнула крюк как булавку.

— Ну, Задерикоза, придется тебе повоевать. Рыбешка-то, оказывается, не больно тихая, — засмеялся механик. — Поди-ка, Вася, в машинную кладовку, там на нижней полке прутковая сталь есть, скажи, я велел, да из нее и откуй. Да закалить не забудь! — крикнул он вдогонку кочегару.