— План Брата Дунтова, — сказал он, — содержит интересные и парадоксальные противоречия. (Он дружески улыбнулся в адрес Дунтова). Даже тот факт, что он вызвал такую ожесточенную полемику среди вас, является для меня лишним доказательством того, что Брат Дунтов не совершил ошибки. В конце концов парадокс и Хаос очень близки друг другу. Хаос парадоксален, а Парадокс хаотичен. Да и самое простое определение закона социальной энтропии, которое приводит Марковиц, парадоксально само по себе: “В области социальных отношений, как и в царстве физики, естественной тенденцией является такая, которая ведет к возрастающей энтропии (беспорядку). Поэтому, чем больше данное общество упорядочено, тем больше ему приходится тратить социальной энергии, чтобы поддерживать этот порядок, и тем больше нужно этого порядка, чтобы производить эту социальную Энергию, причем эти две парадоксальные потребности будут взаимно влиять в виде экспоненциальной спирали. В силу этого общество с высоким уровнем упорядоченности обречено на постоянное его повышение и поэтому все меньше и меньше способно переносить факторы Случайности по мере того, как цикл завершается”. Оттуда следует неизбежность хаоса. То есть усиливающийся Порядок так же неумолимо ведет к Хаосу, как и ослабевающий. Все это Парадокс.

Дунтов старался думать так быстро, как это позволял его разум. Хоть он уже и неоднократно слышал каноническую формулировку Закона социальной энтропии, но ни разу не пытался подробно изучить произведения Марковица. Тем более никогда не приходилось ему рассматривать закон с точки зрения его парадоксальности. Ему сказали, что следуя этому закону, любой акт, способный принести вред Порядку, служит на благо Хаосу. Ему никогда не приходило в голову, что Порядок — противоположность Хаоса — мог также хорошо служить Хаосу. До него еще не доходила полностью вся совокупность этого понятия, но именно его ограниченность и приводила его в странное состояние экстаза. Испытывали ли древние христиане аналогичные чувства по отношению к той самой сущности, которую они называли Богом? Было нечто невероятно вдохновляющее в мысли, что существует сверхъестественная сила, повелевающая всем, сила, которую можно использовать, но которую невозможно осознать. Каким же образом могла Гегемония эффективно противостоять Хаосу, когда сам факт противодействия служил ему самому?

— Я не понимаю, почему вы повторяете то, что все мы хорошо знаем, Главный Агент, — сказал Фелипе. Однако в его голосе ни на минуту не исчезало глубокое и спокойное уважение к Чингу, как будто он не сомневался, что у Главного Агента есть причина так говорить. Не потому ли, что Чинг всегда оставался Чингом…?

— Потому что, — продолжал Чинг, — мы должны помнить, что действуем внутри парадоксов, которые сами функционируют в гуще других парадоксов. Не подлежит сомнению, что живой Торренс является источником факторов Случайности в Совете. Ясно также, что убийство Торренса Братством породит другие Факторы Случайности в той мере, в какой оно вызовет подозрения Советников по отношению к Кустову. Вот вам очаровательный парадокс: с одной стороны смерть Торренса повысит уровень социальной энтропии. Однако, с другой — живой Торренс также является источником повышающейся энтропии. Именно в рамках этого парадокса мы и должны планировать нашу акцию.

— Мне кажется, — сказал Н’Гана, — что мы просто должны выбрать решение, которое вызовет максимальный Хаос. Ведь фундаментальная стратегия заключается в постоянных попытках внедрения Факторов Случайности в замкнутую систему Гегемонии — по крайней мере, до момента реализации проекта “Прометей”. Мы не можем следовать обоими путями…

— В самом деле, что же нам мешает? — сказал Роберт Чинг. — Мы оставляем Торренса в живых, и конфликт, который разгорается между ним и Кустовым, порождает факторы Случайности. А если мы решим уничтожить Торренса? А еще лучше — если бы Братство и Лига решили уничтожить его вместе? Сначала мы лишаем Лигу ее триумфа, спасая Кустова, затем мы, казалось бы, заключаем союз с ней и в то же время с Кустовым, потому что решаем вместе уничтожить Торренса: вот вам случайность в чистом виде!

— Больше не успеваю за ходом ваших мыслей, Главный Агент, — сказал Н’Гана. — Как же мы можем одновременно убить Торренса и оставить его в живых?

— Но мы не обязаны доводить до конца нашу попытку, — отвечал Чинг. — Хватит того, что мы сделаем вид, что хотим убить Торренса. Подумайте о возможных последствиях убежденности живого Торренса в том, что мы пытались убить его, а Кустова спасли! К тому же, если мы дадим Торренсу возможность спастись при попытке убить его агентами Лиги, а сами попытаемся убить его…

Едва заметные улыбки появились на лицах Ответственных Агентов. “Видимо, — сказал сам себе Дунтов, — они поняли, что он имеет в виду. Мне хотелось бы сказать то же самое о самом себе…”

На так ли уж мне это нужно на самом деле? Ведь есть вещи, которые лучше не знать…

Борис Джонсон пробрался на платформу заброшенной станции метро и при свете своего фонаря увидел, что Майк Файнберг уже на месте, нагруженный двумя металлическими бидонами, большой кистью и небольшой металлической коробочкой.

— Ри еще нет? — спросил Джонсон.

— Я его не видел, — отвечал Файнберг. — Я принес все необходимое, но без Ри ничего не получится. Я не в состоянии правильно сориентироваться в этих закоулках. Столько всяких переходов, а весь потолок покрыт пластиком. Как узнать, куда ставить заряд? А если Ри схватили Стражники?

— Это невозможно! — воскликнул Джонсон. — Во всяком случае, только не здесь. У Ри ведь не осталось почти ничего человеческого. Он в этом подземелье видит лучше, чем наверху. Но, если с ним что-нибудь случилось…

— Не беспокойтесь за меня! — раздался вдруг сзади свистящий шепот.

Джонсон резко обернулся в тот самый момент, когда призрачный силуэт Лаймана Ри появился из-за колонны. Этот человек и в самом деле передвигался как призрак!

— Тебе не стоило бы развлекаться таким образом, — сказал Джонсон. — В один прекрасный день ты можешь расстаться со своей шкурой…

Ри громко рассмеялся:

— Это стало у меня как будто второй натурой. Но перейдем к более серьезным вещам.

Под предводительством альбиноса они вскарабкались по крутой лестнице, которая вела в просторное помещение, раньше соответствовавшее верхнему этажу станции. Потолком ему служил тот самый слой блестящего пластика, который странно контрастировал с окружающем беспорядком. Наверху находился Музей Культуры. Тот самый.

Альбинос привел их к месту, где старинные турникеты отделяли станцию от выхода. Они перелезли через них, потом поднялись по нескольким ступенькам, которые неожиданно прерывались и исчезали в потолке: террористы уперлись в пол Музея. Ри приложил к нему ухо и молча прислушивался в течение нескольких секунд.

— Да, — сказал он наконец. — Все правильно. Мы под залом для собраний прямо под эстрадой. Слушайте! Начинает заполняться. Я различаю вибрацию от множества ног, за исключением того места, которое прямо над нами. Это значит, что именно здесь находится трибуна. Нам повезло, и мы прибыли во время!

Джонсон еще раз восхитился тонкостью слуха альбиноса и его безупречным знанием подземного мира. Гегемония заимела безусловно грозного врага, вынудив его укрыться в этих искусственных катакомбах.

— Что ж, прекрасно, — сказал Джонсон. — За работу.

Файнберг открыл один из огромных бидонов, обмакнул кисть в сероватую массу и начал обмазывать им пластиковый потолок.

— Это нитропластик, — объяснял он, не прерывая своего занятия. — Очень мощный и сохнет почти мгновенно.

Через несколько минут два или три метра поверхности потолка были покрыты полностью этим материалом. Файнберг отставил кисть и попробовал пальцем темно-серую поверхность.

— Ну, вот, готово, — сказал он. — Передай мне пожалуйста, часовой механизм, Борис.

Джонсон протянул ему небольшую металлическую коробочку. На одной ее стороне виднелся циферблат со стрелкой на другой — два острых металлических выступа.