Большое тело Магнуссона снова откинулось в кресле.

— Ах да. Я все забываю, как вы любите сардонически выставлять свое превосходство. Мы встречались много лет назад, а такие вещи забываются.

Флэндри вытащил из серебряной коробочки сигарету, постучал по ней ногтем, закурил и выпустил струйку дыма, затуманившую тонкие черты его лица.

— Вы спросили, зачем я здесь. Я мог бы спросить вас о том же.

— Не надо этих ваших игр, — отрезал Магнуссон, — а то я вас завтра же отправлю обратно. Я пригласил вас для частного разговора, поскольку это может быть важным.

— Вы не ожидаете результата от официальных переговоров между моей группой и назначенными вами членами делегации?

— Нет, конечно. Это с самого начала пустая игра.

Флэндри взял со стола бокал с виски и отпил глоток.

— Вы же ее начали, — мягко сказал он.

— Да. Как жест доброй воли. Можете называть это пропагандой. Но вы должны знать, что я снова и снова буду объявлять одну и ту же правду — что у меня нет другой цели, кроме процветания Империи, которую некомпетентность и коррумпированность ее правителей подрывали недопустимо долго, — Магнуссон, который не налил себе ничего, усмехнулся. — Вы думаете, что я начал верить собственным речам. Да, я им верю. И всегда верил. Но допускаю: я их столько произнес, что ораторство вошло в привычку.

Он наклонился вперед:

— На этом этапе я ожидал, что мое предложение будет с негодованием отвергнуто. Очевидно, Герхарт решил попытаться меня выслушать. Точнее, так решил его главный советник, у самого ума бы не хватило. Вряд ли секрет, что сейчас он — или, в любом случае, его Политический Совет — внимательно прислушивается к тому, что имеет сказать Доминик Флэндри. Подозреваю, что эта миссия — ваша идея. И вы лично ее возглавили, — он уставил палец в человека напротив. — И потому мой вопрос следовало бы поставить так: «Почему здесь вы?» Ответьте на него!

— То есть, — протянул Флэндри, — на основании моего присутствия вы полагаете, что у меня на уме что‑то кроме пустых дебатов?

— Такая лиса, как вы, не станет тратить на них время.

— Ладно, вы меня приперли к стенке. Да, это я уговаривал принять ваше предложение, и поверьте мне, было не просто получить согласие на эти упражнения в пустословии. Не то чтобы все мои соратники их так оценивали. Кроме пары задубелых боевых командиров и одного старого задубелого ученого — чтобы не давать остальным совсем уж витать в облаках, в делегацию входят карьерные дипломаты и официальные лица с прекрасным академическим образованием. Они верят в силу ласковых уговоров и моральных резонов. Я полагаю, что на переговоры с ними вы назначили офицеров, которым надо позабавиться.

— Плевать мне на это. Вы признали, что это все было поводом для вас вступить в игру — как я уже и говорил. Чего вы хотели?

— Именно того, что сейчас происходит.

Тяжелая фигура Магнуссона застыла. Он ударил кулаком по подлокотнику. У него за спиной мигнули, сменились, еще раз мигнули и сменились огоньки в паутине домов.

Флэндри откинулся в кресле, забросил ногу на ногу, затянулся и отпил глоток.

— Спокойнее, адмирал, — сказал он. — Вам нечего бояться одного человека, пожилого и безоружного, когда за дверью стоит взвод охраны. Вы говорили, что мы пытаемся вас выслушать. За столом переговоров — чушь. Что будут делать там люди — что они могут делать — как не перекидывать друг другу избитые фразы? Но у меня есть мнение, что я, быть может, смогу вас выслушать, как человек — человека, — он сделал умиротворяющий жест рукой. — В ответ я мог бы рассказать вам кое‑что, дать представление о ситуации на Терре и в Империи, что было бы неразумно делать открыто.

— А с чего мне вам верить? — хрипло спросил Магнуссон.

Флэндри снова усмехнулся:

— Доверие к моим словам не подразумевается. Но мои соображения — некоторая информация для вас, если захотите слушать, и я думаю, вы найдете, что они согласуются с известными вам фактами. Что может вам помешать мне лгать? Ничего. И я, разумеется, считаю за данность, что вы так и поступите или откажетесь отвечать, если разговор примет неудобное направление. Хотя в основном у вас вряд ли есть причины не быть откровенным.

Его серые глаза поймали взгляд Магнуссона и удержали.

— Ведь одиноко там, где вы сейчас, сэр Олаф? — тихо спросил он. — Так не хотите ли ненадолго ослабить поводья и поговорить, как говорят обыкновенные люди? Видите ли, это именно то, что мне нужно: узнать вас как человека.

— Что за фантазия!

— Нет, чистая логика, если использовать хоть каплю воображения. Вы понимаете, что я не способен составить ваш психосоматический портрет, что помогло бы нам предсказывать ваши дальнейшие поступки, на основе болтовни одного вечера. Я же не Айхарайх!

— Кто? — напрягся Магнуссон.

— А, — небрежно отозвался Флэндри, — вы же слыхали о покойном Айхарайхе, может быть, даже имели с ним дело, поскольку большую часть жизни провели на мерсейской границе. Интереснейший персонаж, правда? Обменяемся о нем воспоминаниями?

— Вернитесь к теме, пока я вас не вышвырнул, — отрезал Магнуссон.

— Хорошо. Видите ли, сэр Олаф, для нас на Терре вы — довольно таинственная фигура. Трепотню ваших пропагандистов отбросим. Мы нашли все достоверные данные про вас, какие только есть, это вы понимаете, и прогнали их через все оценочные программы, существующие в каталогах, но почти ничего не всплыло, кроме вашего послужного списка и кое–каких побочных эпизодов. Это понятно. Как бы вы ни отличились, это было на Флоте, где служат десятки миллионов офицеров, действующих среди десятков тысяч миров. Вся дополнительная информация из статей журналистов и прочих подобных источников — она вся на тех планетах, куда вы не даете нам доступа. Ваша личность, ваша внутренняя сущность — для нас темный лес.

Магнуссон вскинул голову:

— А зачем мне открывать душу перед вами?

— Я вас об этом не прошу, — ответил Флэндри. — Говорите так много или так мало, столько правды или лжи, сколько вам захочется. Я вас прошу лишь о разговоре — то есть чтобы вы и я отложили вражду на один вечер и поговорили свободно, как пара старых служак, травящих байки. Зачем? Чтобы мы на Терре лучше понимали, к чему нам себя готовить. Не в военном смысле, а в психологическом. Вы перестанете быть в наших глазах безликим чудищем и станете человеческой личностью, как бы искаженно мы вас ни видели даже после этого. Страх мешает пониманию, и еще хуже, если это страх неизвестного.

Не согласитесь ли вы прояснить себя для нас? И тогда второй раунд переговоров может иметь какой‑то смысл. Допустим, вы проиграете, и тогда Империя вполне может не настаивать на уничтожении вас и ваших последователей. Вы победите — и, быть может, мы согласимся дать В|ам то, что вы хотите, без дальнейшей борьбы, — Флэндри понизил голос. — В конце концов, сэр Олаф, вы можете оказаться нашим следующим императором. Неплохо было бы знать наперед, что вы будете хорошим императором.

Магнуссон поднял брови:

— Вы серьезно считаете, что такое различение можно будет сделать на основании вечернего трепа?

— О нет, — ответил Флэндри. — Особенно если он будет без записи. Если я приду к определенным заключениям, это будут мои заключения, и я не буду ожидать, что у меня дома многим хватит только моего слова. Но я не лишен влияния. И часто малые изменения приводят к великим различиям. А главное: какой вред от этого любому из нас?

Магнуссон задумался и после паузы ответил:

— И в самом деле, какой?

Обед был спартанским, согласно вкусам хозяина. За обедом он выпил единственный бокал вина и рюмку коньяка после кофе. Флэндри выпил два плюс бокал местного ликера, что было достаточно для услаждения вкуса и ни для чего другого. Тем не менее в столовой речи велись оживленнее, чем видали раньше ее стены. Споров почти не было — были воспоминания, излагаемые дружеским тоном. Оба они много всякого повидали в жизни.

Флэндри приучился скрывать настороженность за маской доброжелательности. У Магнуссона такой привычки не было — когда нужно было, он натягивал непроницаемую маску игрока в покер. Это случилось к концу, когда прислуга убрала стол, оставив только кофейник и чашки. Час был поздний. Паутина домов в окне становилась тоньше, свет звезд угасал. Сквозь решетку радиатора шелестел поток теплого воздуха, поскольку ночь была холодной. Он подхватывал дым от сигарет Флэндри, растягивая их вымпелами. Запах этого сорта табака напоминал о сжигаемых поздней осенью на Терре листьях.