Важнейшим памятником законодательного характера является Судебник 1497 г. — первый общерусский законодательный кодекс. Как исторический источник он обстоятельно исследован Л. В. Черепниным, в правовом аспекте — С. И. Штамм и А. Г. Поляком. Высказывалось предположение, что к концу XV в. следует отнести составление такого сложного памятника, как «Правосудие митрополичье». Однако большинство ученых датируют его более ранним временем. Уставные грамоты представлены только Белозерской уставной наместничьей грамотой 1488 г. и таможенной Белозерской грамотой 1497 г.[92] Есть еще несколько кормленых грамот и доходных списков наместников.
Образование единого государства сопровождалось ростом его внешнеполитических связей. Посольские книги, посвященные сношениям России с рядом государств Запада и Востока, сохранились с 80-х годов XV в. Они включают наказы, отчеты послов (статейные списки), переписку между главами государств, договоры и другие дипломатические документы. Русские посольские книги существенно дополняются материалами архива Великого княжества Литовского (Литовской метрики), так как в то время наиболее интенсивно переговоры велись с Великим княжеством Литовским и Польским королевством. Изданы статейные списки сношений с Крымом, Ногаями и Турцией. Известны посольские дела, относящиеся к русско-имперским сношениям.[93]
Целостные комплексы материалов о дипломатических сношениях России с другими странами (в том числе Молдавией, Казанским ханством, Данией, Швецией и др.) отсутствуют. Об их содержании дают представление летописные записи, а также позднейшие описи Посольского архива (1614 и 1626 гг.). Дополнительные сведения о внешнеполитических связях России можно почерпнуть в архивах тех стран, с которыми велись дипломатические отношения. В итальянских и русских архивах обнаружен ряд грамот, касающихся отношений России с папой и итальянскими городами. Ценные сведения о политической борьбе в России конца XV — начала XVI в. дают ганзейские и ливонские источники, переведенные Н. А. Казаковой.[94]
К сожалению, почти нет записок иностранцев о России на рубеже XV–XVI вв. (Барбаро и Контарини путешествовали в 70-е годы XV в.). Некоторые сведения о событиях изучаемого периода сообщает С. Герберштейн, посетивший Москву при Василии III. Русско-литовские войны конца XV — начала XVI в. привлекли внимание литовских (белорусских) летописцев.[95]
Советские ученые обнаружили целый ряд новых памятников общественной мысли и выпустили в свет несколько капитальных публикаций произведений писателей-публицистов, живших на рубеже XV–XVI вв. Изданы важнейшие памятники, касающиеся реформационного движения, и в том числе произведения русских вольнодумцев. Опубликованы собрание посланий Иосифа Волоцкого, новые произведения Нила Сорского, «Повесть о Дракуле», связанная с творчеством видного вольнодумца и политического деятеля Федора Курицына, повести о Дмитрии Басарге, о споре Жизни и Смерти, а также «Сказание о князьях владимирских», своими корнями уходящее в политическую борьбу конца XV в.[96] Все это позволяет изучать развитие основных течений русской общественной мысли и литературы на солидном фундаменте источников, изданных с учетом современных требований археографии.
Социально-экономический строй России
Когда в 1462 г. на престол вступил Иван III, Великое княжество Московское было сравнительно небольшим государством. Его территория ограничивалась примерно 430 тыс. кв. км. К 30-м годам XVI в. она выросла более чем в шесть раз,[97] и Русь стала одним из крупнейших европейских государств. В единое Русское государство к началу XVI столетия были включены в основном все земли, населенные русским народом. На севере страны жили карелы, саами, коми, ханты и манси, на юго-востоке — мордва, удмурты. Единое Русское государство с самого начала складывалось как многонациональное.
Основную массу населения страны составляли жители сел и деревень. Их главным занятием продолжало оставаться земледелие. В результате упорного каждодневного труда крестьян по расчистке лесов и кустарников под пашню к рубежу XVI в. основные земли страны были освоены, но, конечно, в той мере, в какой позволял уровень сельскохозяйственной техники и трудовых навыков земледельцев. Орудия земледельческого производства изменялись очень медленно. Основным орудием обработки земли оставалась двузубая соха, удобная для обработки недавно освоенной земли. Она все чаще применялась с отвалом (полицей), позволявшим глубже взрыхлять почву. Реже употреблялся плуг, который в лесной полосе применять было сложнее. Сохой определились и основные окладные единицы при взимании прямых налогов. Так, в 1477 г. летописец отмечал, что новгородская обжа — это «один человек на одной лошади ореть», а соха — это кто «на 3-х лошадех и сам третей ореть».[98]
Основным типом сельского поселения была деревня. Название это по происхождению связано с лесистой Северо-Восточной Русью. В Новгороде, где поселения назывались селами, оно появилось только в XV в., а во Пскове — и того позднее. Деревни, как правило, были малодворными (один — три двора). Деревни, покинутые жителями, становились пустошами. Новооснованные поселения назывались починками. Центром группы поселений было село, где находилась владельческая или княжеская администрация (посельские и пр.), а также обычно церковь.
Дремучие, часто заболоченные леса севера и даже центра Руси осваивались с огромным трудом, первоначально путем применения подсеки. Эта система земледелия носила экстенсивный характер. Ее использование могло давать эффект только при условии частых переходов с истощенных земель на новые. В литературе долгое время держался вывод о повсеместном распространении трехполья на Руси в XV в. А. Д. Горский писал о «широком распространении паровой зерновой системы земледелия с господством на старопахотных землях трехпольного севооборота» (особенно к концу XV в.). Однако он допускал, что упоминания об озимых хлебах, яровых и паре (главным образом в конце XV в.) «могли означать и элементы двухпольного севооборота». Выводы А. Д. Горского принял Л. В. Черепнин.[99]
Решающим аргументом были бы указания источников на разделение земли на три поля, но до 60-х годов XV в. таких свидетельств нет.[100] В актах за XIV в. нет и упоминаний о яри, а за первую половину XV в. их всего два-три. Горский пытается расширить хронологические рамки источников. На основании двух документов 90-х годов XV в., в которых говорится о третьем поле и о земле, обрабатываемой крестьянами во всяком случае за 50–70 лет до составления актов, он делает вывод, что указанные участки земли фигурировали в качестве третьего поля в начале XV в. С ним согласиться трудно, ибо не ясно, были ли тогда данные земли «третьими полями», не применялась ли ранее на них подсека. Известен еще один документ — приписка 1462–1492 гг., в которой речь идет о том, что пустоши «изстарины за 60 лет потягли к Каринскому селу третие поле».[101] Из этой приписки можно сделать вывод о существовании трехполья во второй половине XV в., но она не позволяет отнести «существование» третьего поля (как элемента трехполья) к 1402–1432 гг.
Горский привел таблицу упоминаний элементов трехполья и дал перечень уездов, где они встречаются. Он считает, что данных достаточно, «чтобы распространить вывод о наличии трехполья в самых различных районах Северо-Восточной Руси того времени». Сведения о Белозерском, Кашинском, Новоторжском, Переславском, Ярославском уездах говорят о яри и паренине, т. е. могут и не свидетельствовать о трехполье. Данные о трехполье во второй половине XV в. относятся к Владимирскому, Вологодскому, Звенигородскому, Дмитровскому, Коломенскому, Костромскому, Московскому, Угличскому и Юрьевскому уездам, т. е. к 9 из 30. Эти уезды были наиболее населенными и передовыми в экономическом отношении (Московский, Дмитровский) или отличались древней земледельческой традицией (Юрьевское ополье). Роль в экономической жизни страны Углича, Костромы и Вологды не вполне ясна. Но если судить по позднейшим данным и по роли этих районов в ходе феодальной войны второй четверти XV в., то степень их экономического развития была также относительно высокой. Распространять же эти данные на всю страну вряд ли правомерно.
92
Судебники XV–XVI вв. М.-Л., 1952, с. 13–108; Черепнин. Архивы, ч. 2, с. 253–385; Штамм С. И. Судебник 1497 г. М., 1955; ПРП, вып. III, с. 341–418, 426–432, 438–457; АСЭИ, т. III, № 22–23, с. 38–43.
93
Сб. РИО, т. 35. СПб., 1892; т. 41. СПб., 1884; Книга посольская метрики Великого княжества Литовского, ч. 1–2. М., 1843; АЗР, т. I; Акты Литовско-Русского государства, вып. I. M., 1900; ПДС.
94
ОЦААПП; Опись архива Посольского приказа 1626 г., ч. 1–2. М., 1977; Щербачев Ю. Н. Датский архив. — ЧОИДР, 1893, кн. 1; Русские акты Копенгагенского государственного архива. — РИБ, т. XVI. СПб., 1897; Чумиков А. Акты Ревельского городского архива 1450–1610 гг. — ЧОИДР, 1898, кн. 4; РЛА; Памятники дипломатических сношений древней России с папским двором и итальянскими государствами. Россия и Италия, т. I–III. СПб., 1911; Казакова Н. А. Грамота Ивана III папе Александру VI. — АЕ, 1973. М., 1974. с. 26–28; ее же. Русско-ганзейский договор 1487 г. — НИС, вып. 10. Новгород, 1962, с. 217–227; ее же. Ливонские и ганзейские источники о внутриполитической истории России в конце XV — начале XVI в. — ВИД. Сб. VII. Л., 1976, с. 148–166.
95
Барбаро и Контарини о России. Л., 1971; см. ред.: Брагина Л. М., Добродомов И. Г., Кучкин В. А. — ИСССР, 1973, № 1, с. 185–190; Герберштейн; ПСРЛ, т. 32. М., 1975; Чамярыцкi В. А. Беларускiя летапiсы як помнiкi лiтаратуры. Мiнск, 1969.
96
ПИВ; Кобрин В. Б. Послание Иосифа Волоцкого архимандриту Евфимию. — ЗОР, вып. 28. М., 1966, с. 227–239; Прохоров Г. М. Послания Нила Сорского. — ТОДРЛ, т. XXIX. Л., 1974, с. 125–143; Повесть о Дракуле. М.-Л., 1964; Повесть о Дмитрии Басарге и о сыне его Борзосмысле. Л., 1969; Повести о споре Жизни и Смерти. М.-Л., 1964; Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.-Л., 1955.
97
Копанев А. И. Население Русского государства в XVI в. — ИЗ, 1959, т. 64, с. 235.
98
ПСРЛ., т. 25, с. 319–320.
99
ОРК, ч. I, с. 47–58; Горский. Очерки, с. 55, 32; Черепнин. Образование, с. 160; см. также: Кочин, с. 155–175.
100
См. таблицу А. Д. Горского (Очерки, с. 35). Г. Е. Кочин привел факт наличия «третьего поля», относящийся к Ярославскому уезду конца XV — начала XVI в. (Кочин, с, 163).
101
АСЭИ, т. I, № 523, 540; Холмогоровы. В. и Г. Исторические материалы о церквах и селах XVI–XVII ст., вып. 2. М., 1882, с. 87; См. также упоминание о «всех трех полях» в псковской грамоте 1469–1485 гг. (НПГ, с. 67).