Немного приподнявшись на своем ложе и протянув руку, я схватил за гриф гитару, стоявшую в изголовье. Подложив под спину подушку, я сыграл несколько аккордов. Туг звякнул сигнал над входом. Ко мне зашел Рысь:

— Я вижу, ты уже освоился?

— Вроде того.

Канонерщик присел около меня на краешек койки и оценивающе осмотрел каюту:

— Ничего, роскошно.

— Да, брось ты...

Махнув рукой, я перебрал струны.

— Ну, изобрази что-нибудь этакое... — Рысь вычертил руками в воздухе неопределенную фигуру, в которой можно было узнать очертания женского тела.

— Хочешь цыганочку собственного сочинения? Канонерщик хмыкнул и пожал плечами, мол, «мне все равно». Мои пальцы занялись привычной работой:

— Та-та-та-там-там. Та-тата-там-там.

Та, тара-татам-там.

То ли сон то, то ли нет, среди чиста поля

Стоит дуб под тыщу лет и не древца боле.

А на дубе том сидит птица — вещий ворон.

Глазом умным он глядит на меня с укором.

Подойду, спрошу его, что мне дальше делать.

Все, что было, не было, должен он поведать:

Только каркает в ответ ворон непонятно:

Видно, будет сорок бед, а в конце расплата.

Ну а после — забытье, меня закопают.

Кружит в небе воронье — меня проклинают.

Наплевать, вперед пойду. Ветер хлещет больно.

То ли счастье там найду, то ль помру спокойно.

Но одно — тоскливо мне, что один я в поле.

Лучше гнить, страдать в тюрьме, чем грустить на воле.

За решеткой всякий сброд, но то все же люди.

Заводной, дурной народ, скучно с ним не будет.

Здесь равнина, гладь кругом, не окинешь взором.

И ни дыма над костром, ни землянки вора.

Задыхаясь, я бегу и кричу, что мочи.

Не могу так, не могу — все в груди клокочет.

Мне приснился странный сон. Открываю очи...

За окном все тот же двор. Стынут лужи с ночи.

Рысь заглушил звуки гитары, положив ладонь на струны:

— Ад хок, если уж ты сам задал такой тон, не хочешь ли узнать, что было, что будет и где сердце успокоится?

— Это что-то новенькое. — Я отложил инструмент и сел на лежанке. — Каким же образом?

Канонерщик зачем-то оглянулся по сторонам и, приблизившись к моему лицу, зашептал:

— На Лизистее обитает адепт агностицизма. В свое время, лет так сто двадцать назад, он был видным ученым в своей области. Но затем, с возрастом, он все больше возносился над суетой бренного существования и в результате спутался с шайкой авгуров. Там он вскоре разогнал всех шарлатанов, основал свою школу и сделался истинным оракулом. На волне прорицательского бума... Ну, ты помнишь, что творилось в пятидесятые? — Я усмехнулся и утвердительно кивнул, вспомнив, как мы носились с гороскопами, сверяя по ним каждый шаг, пока обеспокоенное командование не запретило эти занятия. — Так вот, — продолжал Рысь, — На все деньги он купил Лизистею и построил там свой храм. Теперь о нем совсем забыли и лишь изредка навещают его отдельные личности...

— И ты в их числе... — прервал я его монолог таким же загадочным шепотом и выпучил глаза.

Рысь смутился, а потом слегка скривил губы, но я похлопал его по плечу:

— Да не дуйся ты. Мне все равно нечего делать. Можно слетать к твоему авгуру.

Канонерщик обрадовано вскочил:

— Ты серьезно? Вот здорово! У меня как раз есть неучтенный резерв топлива.

— Что-то у тебя много всего неучтенного: то бластерные заряды, теперь вот — топливо.

— Так ведь...

— Ладно. Бог с тобой. Летим навстречу с твоим агностиком.

* * *

Когда до посадки оставалось совсем ничего, я осведомился у Рыси насчет гравитации. Спутник имел радиус всего около семи километров, поэтому на нем, по идее, должна царствовать невесомость. Рысь заверил меня, что на полигоне и в резиденции оракула создано искусственное притяжение, так что мы сможем нормально передвигаться, правда, станем раз в десять, легче, чем на Земле.

Наша машина опустилась на бетонные плитки полигона. Мы получили по селектору разрешение приблизиться к храму.

Когда я и Рысь находились уже перед самыми золочеными вратами в виде полудуги, открылся пропускной шлюз, приглашая нас внутрь. Как только давление в переходном отсеке совпало с таковым в святой обители, нам навстречу вышел служитель. Он был одет в белый комбинезон с серебристой хламидой, спадавшей с плеч. Его лицо казалось высеченным из камня ликом Апполона — столько в нем сконцентрировалось красоты и божественной пропорциональности. Длинные шелковистые каштановые волосы встречающего были подвязаны лобным бархатным пояском так, чтобы не мешали при движении. У меня непроизвольно возникло сомнение, что перед нами биологических рожденный человек, а не результат какого-то весьма удачного евгенистического эксперимента. Служитель жестом пригласил пройти нас по круто устремившейся вверх галерее.

В небе Лизистеи творилась настоящая феерия планет. Огромный диск Юпитера, видневшийся за скалами, загораживал половину горизонта. Большие его спутники были рассыпаны подобно горсти гороха, а мелкие представлялись просинками, блестевшими своими глянцевыми боками на матовой черноте безвоздушного пространства. Дорога к оракулу проходила по прозрачному арочному коридору и была покрыта крошевом базальтовых осколков с острыми как лезвия гранями. Даже мы осторожно ступали подошвами скафандров, хотя прекрасно понимали, что не можем нарушить их целостность. Наш же провожатый совершенно спокойно опускал босые ступни на этот жуткого вида грунт, и, казалось, совсем не чувствовал дискомфорта.

Каменные глыбы постепенно закрывали нам обзор, сгрудившись вокруг туннеля мрачными стражами, и вот, наконец, мы попали в пещеру, освещенную мягким оранжевым светом ксеноновых ламп. Наш спутник сделал знак рукой остановиться. Он тихо промолвил:

— Я пойду, извещу своего хозяина о вас. Хочу сразу предупредить: в большинстве случае он отказывает. Он слишком стар и немощен, поэтому бережет свои силы.

Мы кивнули шлемами, дескать, что будет — то будет.

Провожатый вернулся через несколько минут:

— Он примет вас.

Мы снова двинулись вперед по сужающемуся коридору. Его стены были исчерчены фосфоресцирующими кабалистическими знаками, а также изображениями полулюдей-полуживотных. Разглядывая этих божественных монстров, я шепнул Рыси:

— Твой гуру что, язычник?

Мой товарищ слегка повел плечами:

— Не знаю. Во всяком случае, я не думаю, что он занимается жертвоприношением.

Я иронически скривил губы:

— Это хорошо. Значит нам, по всей видимости, не грозит участь стать подношением духам.

Слуга вывел нас во впечатляющий, величественный зал, обрамленный кварцевыми переливающимися колоннами. В его глубине располагался убранный шкурами невысокий трон, на котором полулежал оракул. Мы подошли к нему и сели на расстоянии протянутой руки. Пророк оказался, как я и ожидал, древним стариком с морщинистым, изможденным лицом, окруженным белым водопадом власов и огромной бородой. Он имел типичный вид отшельника, какими их изображают художники, иллюстрирующие древние былины, однако был опрятен, в безукоризненно чистой одежде, и от него доносился легкий запах дорогих благовоний. Жрец посмотрел на меня своими глубоко запавшими, скрытыми под густыми седыми бровями глазами и спросил тихим, нежданно приятным баритоном:

— Что привело тебя ко мне, рожденный воином?

— Я хочу узнать свою судьбу.

— Твой жизненный путь предначертан заранее и однозначно предопределен. Ты — созданный для битв.

— Не вечно же мне сражаться.

Оракул замер, а затем продолжил:

— Я расскажу тебе то, что будет с тобой вскорости. Дай мне руку.

Слуга подсказал, чтобы я снял перчатку скафандра. Желтые, высохшие пальцы пророка с аккуратно подстриженными ногтями до боли сжали мою ладонь. По моему телу пробежала неприятная волна мурашек, и я почувствовал себя тревожно и неуютно.