Установившуюся тишину вдруг нарушил голос прорицателя:

— Придет гроза, придет седое лето...

И мы пройдем, пройдем сквозь сталь и дым.

Хвостом от рассыпающей кометы,

Мы по обочинам недвижимы лежим.

Мы появились: боги ветра, боги бури.

Разбившись вдребезги об острый волнолом

Вперед хрипя, стремились, пенным гребнем дуя,

Безумно зная, что назад не повернем.

(Я ощутил, как пальцы оракула задрожали. Он подался вперед, воздев свободную руку с раскрытой ладонью и растопыренными перстами к кому-то неведомому, скрывавшемуся под сумраком сводов зала.)

Властитель судеб! Подавись своей пощадой!

Мы так решили и разрушили мосты.

Зачем молиться, если сомнуты лампады,

И вдоль дорог воздвигнуты кресты...

( Прорицатель откинулся на свое ложе, его хватка ослабла.)

Но не мертвы на рубленых распятьях

Те проповедники измученной земли,

Где время каменеет от проклятья

И что-то чудится в неведомой дали.

Оракул в изнеможении закрыл глаза и погрузился в сон. Его слуга вывел меня и моего товарища из святилища. Я недоуменно спросил у Рыси:

— Ну и что же значит данное предсказание?

— Погоди, это еще не все.

Наш провожатый теперь повел нас не на выход, а в боковой коридор. Немного погодя мы оказались в залитом ярким светом помещении.

— Это компьютерный центр, — пояснил гид. — Чтобы правильно истолковать прорицание, необходимо разобраться в аллегориях и метафорах текста. Машина поможет нам в этом, а я смогу расставить некоторые эмоциональные акценты.

Наконец, я держал в руках готовую расшифровку. Слуга же пояснил мне вслух:

— Вас ждет большое-большое сражение, потеря близкого друга, прикосновение к некому таинству и в итоге прозрение, ведущее к переосмыслению своего места в жизни.

— Ого! — отозвался я. — Не многовато ли на один раз?

На моем лице застыла легкая ироническая усмешка.

Мой собеседник также смущенно улыбнулся:

— Да... По всей видимости, вас ждет насыщенный событиями рейс.

Тут слуга оракула опять стал серьезным и церемонно выпроводил нас из обители.

Вскорости мы уже заняли свои места в катере и отчалили из Лизистеи. По дороге домой я обдумывал все услышанное и поделился с Рысью своим мнением:

— Знаешь, мне кажется, что тут все дело в той гнетущей атмосфере, которую создает окружающий пейзаж. Если откинуть в сторону эмоции, то прорицания твоего оракула не намного точнее цыганских: «дальняя дорога» и «казенный дом».

— Как знать, как знать, — отозвался мой спутник.

* * *

Пробежала неделя проверок, налаживания и освоения систем корабля. Немилосердным образом я держал своих операторов по шесть часов в командирской рубке, подключенными к компьютеру. Мальчишки втайне злились на меня, но, понимая необходимость такого рода экзекуции, не роптали. Кроме меня, вторым лютовавшим офицером на корабле был Козер. Если мои подчиненные изматывались морально, то команда главного ремонтника выполняла тяжелую физическую работу — они принимали на борт киберов и катера. После целого дня работы с инструментами у ребят Козера не гнулись пальцы и слегка тряслись кисти рук. Однако когда я сказал их командиру, может, мол, не стоит заставлять так надрываться, последовало короткое: «Не лезь не в свое дело!» — и я понял, что лучше действительно оставить бригаду Козера в покое. К этому нужно добавить, что на корабль пребывали группы стрелков. Самым интересным было то, что их подбирали мои операторы, как говорится, на свой вкус. Поэтому каждый отряд новобранцев являлся копией характера своего вербовщика. Больше всего шума наделали ребята Кима. Они веселой толпой ввалились в линкор и через полчаса учинили драку с угрюмыми стрелками из отряда Змея. Последние, кстати, своим видом напоминали, скорее, прилично одетую шпану, нежели цивилизованных солдат экспедиционного корпуса... (Ума не приложу, где только откопал таких Змей). Поскольку вся баталия развернулась в кольцевом коридоре вокруг центрального поста, забияки взбесили и без того пребывавших в мрачном настроении двух ремонтников Козера. Те, с перекошенными лицами, ворвались в центр потасовки и, пользуясь значительным преимуществом в силе и возрасте, живо навели порядок. Во избежание дальнейших инцидентов, я приказал стрелкам Змея и Кима заселить блоки на противоположных концах жилого отсека. Своим же операторам я не стал делать никаких выговоров. В конце концов, это и моя вина — ведь я разрешил им комплектовать команду самостоятельно, к тому же теперь уже дело сделано, и никто не позволит мне заниматься чисткой экипажа накануне отплытия.

Двадцать пятого июля о борт нашего линкора разбилась огромная пятилитровая бутылка шампанского. Глядя на это «варварство», по своему выражению, Скорпион сетовал, дескать, «на что извели такую дозу восхитительного напитка». Нас посетил генерал из штаба со своей свитой. Он походил по стапелям, пококетничал с госпожой Занкль, но внутрь корабля заглянуть не решился, зная, что это плохая примета. Потом прикатили трибуну и добрых полчаса толкали речи. Слава богу, мои стрелки вели себя достойно и терпеливо отстояли всю церемонию. Правда, в конце к микрофонам продрался какой-то священник, то ли епископ Каллистский, то ли архиепископ Юпитерский, и стал бормотать сущую белиберду. Строй моих солдатиков поколебался, готовый что-нибудь учудить, но я строго зыркнул на первый ряд, и мальчишки резонно решили не испытывать моего терпения.

Наконец, наш линкор поднял клубы пыли и оторвался от холодной палевой планеты, которая едва ли согревается солнцем. Мы легли на круговую орбиту, а затем неспешно влились в снующие потоки внутренних трасс. Через несколько часов линкор очутился в расчетном секторе, коридоре в Солнечной системе, который был чист на сотни миллионов километров. Здесь я мог проверить в полной мере ходовые качества корабля. Но, это завтра, а пока — пусть ребята отдохнут. Я отпустил всех операторов, кроме дежурного — Пака, и, погасив свет в рубке, уселся в свое кресло. В успокоительном полумраке на моем лице играла изумрудная сетка бликов картинки дисплея. Задумавшись и замечтавшись, я совсем забыл о присутствии рядом моего оператора, как вдруг Пак тихо спросил:

— О чем вы грустите, мистер?

Я слегка вздрогнул:

— Что? — Затем закинул руки за голову, вздохнул полной грудью, потянулся и посмотрел на потолок. — Ты знаешь, порой посещают нас разные досужие мысли. Например, пытаешься угадать, что ждет нас впереди, что мы ищем и что найдем в итоге... Но на это вряд ли найдется ответ...

— Почему, мистер? Хотите, я отвечу вам?

Мы ждем далекие пространства. Мы ждем светила непохожие. С их ласковым теплом протуберанцев, что арками вздымаются с подножия. Мы ждем соперника достойного. Мы ждем сраженья грандиозного. Мы ждем забвения покойного на кладбище амбиций флота звездного. Мы ждем бездонной той свободы. Порочной, жадной вседозвольности. Той первозданности природы и пустоты святой первопрестольности. Мы ждем конца, а не начала. Мы ждем последнего дыхания. Мы ищем вечного причала и оправданья мирозданию. Мы ищем то, что не свершилось. Мы ищем то, что не случается. Мы ищем высшей справедливости, что нам по праву причитается. Мы ищем собственной кончины и абсолютной невесомости. Логического следствия причины и образец слепой покорности. И мы найдем великолепие! Миры иные и пространства. И с болью ощутим нелепие всечеловеческого братства. И мы найдем границу жизни. И многие шагнут без принуждения... А после не дождутся тризны, поскольку будет воскрешение.

Теплая волна нежности окатила меня с ног до головы. «Ах, ты мой милый, маленький философ». Я чувствовал, что слезы наворачиваются на глаза, но я не мог приласкать этого мальчишку, поцеловать его в лоб и назвать дорогим мне существом. Ведь в таком случае я никогда не нашел бы оправдания его более чем вероятной гибели. Нельзя быть сентиментальным командиром команды камикадзе, и я отослал Пака из рубки, дабы никто не видел минуты моей слабости.