— А вы знаете, что база экспедиционного корпуса оцеплена?

Я вопросительно поглядел в салонное зеркальце заднего вида. Поймав мой взгляд, он пояснил:

— У нас пропал ребенок, Рихард Оловто, одиннадцати лет. По нашим сведениям, он скрывается на базе корпуса.

— Интересно у вас получается, — отозвался, не оборачиваясь Скорпион, — как можно пропасть и одновременно скрываться? Значит, он просто сбежал от вас. — Канонерщик не удержался и ехидно добавил. — Вероятно, оттого, что не каждый может перенести издевательств над природой человека.

— Что вы имеете в виду? — взвился военный. — Я подам рапорт. Вы оскорбили наше общество, правительство и закон.

Скорпион ухмыльнулся:

— Конечно, доносительство — ваш второй хлеб.

— Не доносительство, молодой человек, а общественный контроль за соблюдением правил трудовой дисциплины и морального кодекса христьянина.

— Кому она нужна, ваша дисциплина? Вы что, собираетесь строить здесь коммунизм? Это уже бывало... Вспомните колонию на Европе. Небезопасное занятие.

— Мы строим справедливое общество...

Скорпион фыркнул, а военный принялся с жаром объяснять, что труд спасет человечество от бандитизма, проституции, наркомании и тому подобное. Канонерщик, явно желая довести ортодоксального трудягу-военного до белого каления, на каждую его реплику отвечал народной мудростью. Причем делал это, паршивец, примерно в такой манере:

— Вы абсолютно правы, но знаете ли, что: от работы коня дохнут (горячий протест военного); работа не волк, в лес не убежит (военный отметил архаичность взглядов канонерщика); солдат спит, а служба идет... Последняя пословица поразила нашего попутчика своей аксиоматичной правдивостью и неопровержимостью. Он, лихорадочно обдумывая контрдовод, замолчал и сидел так минут пять, пока, наконец, не понял, что Скорпион просто издевался над ним. Военный измерил тяжелым взглядом канонерщика и с силой сжал челюсти. "Однако ненависть тут не принято скрывать", — отметил я про себя, мельком узрев его гримасу.

Вот наш аппарат подкатил к силовому полю, которое перекрывало выход на поверхность — к базе экспедиционного корпуса. Я просил пропустить нас, но вышедший из мобиля попутчик, находясь еще задом ко мне, выкрикнул:

— Запрещено! Все транспортные средства на базу не пускать.

Мне показалось, что сей вердикт родился в голове офицера, когда он уничтожал взглядом Скорпиона, поэтому я ткнул того локтем в бок:

— Ну что, любитель фольклора, довыступался? Придется идти пешком...

Скорпион всем своим видом показывал, мол, "какие пустяки", и охотно вылез из машины. Слава богу, с той стороны врат базы нас ожидали. Молодая, даже юная блондинка, увидев опознавательные знаки на моем скафандре, обрадовалась:

— Как хорошо, что вы появились, а то я совсем не знаю, что мне делать.

Она взяла меня за руку и повела к своему мобилю. Мимоходом я отметил грамотную оборону входных ворот: два краба прикрывали друг друга, а невдалеке, меж небольших скал, расположилось самоходное орудие, полностью простреливавшее все подступы. Этой моей мимолетной отвлеченности оказалось достаточно для того, чтобы Скорпион наинаглейшим образом перехватил галантным жестом, вероятно, нежную под перчаткой ладошку встречающей, которая судорожно до этого сжимала мое запястье. Естественно, все внимание девушки было теперь привлечено к канонерщику. Тот, в ответ на ее вздохи, подобострастно улыбался, кивал головой и делал знаете ли такие небрежные пассы в мою сторону кистью левой руки:

— Не волнуйтесь: он умный, он поможет, а я вас утешу...

Девушка нахмурилась, освободилась от пальцев Скорпиона и теперь возобновила беседу со мной. Канонерщик побледнел от обиды, но продолжал улыбаться. Меня разбирал смех.

— Ладно, — сказал я вслух, — что у вас приключилось? Во время поездки к штабу хозяйка базы рассказала всю историю. Год назад прилетели на эту планету отец и сын. Отец был инженером по технике безопасности. По-видимому, он через некоторое время стал конфликтовать с хозяевами по поводу состояния выработок, ноте не хотели его слушать. И вот однажды произошла трагедия — погибли люди и был загублен целый штрек. Руководство компании сделало так, что все стали считать виновным в этом беднягу инженера. В конце концов у того сдали нервы, и он покончил с собой. ("Вот дурак-то",— подумал я в этом месте рассказа). Остался мальчик. Его отдали в приют, так как никакие родственники не откликнулись, а, может быть, никто и не собирался искать этих людей. Короче говоря, через несколько недель мальчик убежал, вероятно, не по причине простого озорства, и, оказавшись неглупым, пробрался с грузовиком на базу экспедиционного корпуса — единственного места на планете, лежащего вне компетенции аборигенных властей. Вот, собственно говоря, и весь сказ. Теперь блондинка-командирша смотрела на меня как на спасителя, который в момент разрешит всю проблему. Постойте-ка! А в чем, собственно, загвоздка? Я спросил об этом даму. Оказалось, что на данной планете сироты до несовершеннолетия являются собственностью государства и, кроме того, здесь дети отвечают за поступки своих родителей.

"Какой-то идиотский рейс — сплошные приключения и недоразумения с туземцами", — подумал я, а затем продолжил вслух, вызвав недоумение попутчиков:

— Что поделать — от тюрьмы, как от сумы... Показывайте вашего беглеца.

Мальчишка сидел на неудобном трехногом табурете, как-то неуютно расположившись в уголке комнаты, видно подсознательно желая спрятаться, как ящерка забиться в какую-нибудь трещинку, из которой его будет невозможно выцарапать. Влажные глаза, распухший и шмыгающий нос, но, в то же время, упрямо сжатые губы — означавшие окончательную решимость игнорировать глупые советы взрослых. Скорпион, стоя со мной на пороге комнаты, совсем не по-дружески сказал, мол, вы тут сами занимайтесь своими проблемами, а ему надо подготовить корабль. Будто я обязан решать судьбу этого беглеца. Наша провожатая, очевидно, заметив мое желание переговорить с мальчиком с глазу на глаз, тоже вышла из комнаты. Улыбнувшись, я взял своего визави за руку, отвел в другой конец комнаты, где усадил на кушетку. Когда я сам опустился рядом, мой бластер, висевший на поясе, уперся под ребра. Поморщившись от неудобного положения, я отстегнул оружие и положил его на стол. И в этот момент заметил, что мальчик с завистью смотрит на бластер. Нехороший это был взгляд, так смотрят только доведенные до отчаянья люди.

— Как тебя зовут? — начал я банально за неимением заранее обдуманного плана беседы.

— Рихард Оловто, родился шестого мая две тысячи девятьсот...

— Стоп-стоп... — прервал я его. — Достаточно, Рихард. Теперь расскажи мне, что стряслось.

Глаза мальчика остановились на некой абстрактной точке пространства, будто он видел нечто, доступное только ему, и заговорил тихим, слегка охрипшим голосом:

— Мы с папой мечтаем о своем домике в горном Камеруне. Папа говорил... Папа говорит, что это родина наших предков. Однажды он пришел и сказал: «Собирайся, Рихард, мы поедем на новое место работы». Он еще говорил, что здесь за хороший труд платят приличные деньги, и что через четыре года мы сможем купить тот домик в саванне и жить там вдвоем... Но он приходил такой уставший и печальный... Знаете, мой папа сильный, большой, под семь футов роста, но я иногда видел, как он плакал ночами, может быть, он вспоминал маму, а может быть, его просто кто-то обидел... Как они ненавидели его после аварии! Но я знаю, что папа не виноват, он говорил, что все это из-за того, что его не слушают... И они, они виноваты, что он ушел от меня... Я не хочу здесь больше...

Рихард зашелся тихим, но судорожным плачем, а я не знал, как его утешить. Впервые я столкнулся с ситуацией, когда ребенок плачет по родителям, ведь для нас это слово не более, чем пустой звук. Поэтому я был просто бессилен и, боясь углубить горе Рихарда, не стал лезть к нему со своими неумелыми ласками, а просто замер и ждал, когда он сам успокоиться.