Татьяна опять замолчала на некоторое время, и слезинки потекли по едва заметным, трогательным морщинкам к уголкам рта:

— А Земля... — продолжила она тихо, — Земля оставалась для нас желанной страной. Подобием рая. Моя мама часто рассказывала нам о своей родной деревушке в таежных равнинах Вологодского края и пела печальные песни, смысл которых я не понимала, но их мотив, их тягучая тоска заставляли меня; тихо плакать вечерами, когда я мечтала о новой счастливой, жизни.

Она восстановила дыхание, положила руки себе на колени и, еле заметно покачиваясь, запела неожиданно чистым, красивым голосом:

— Ох, ты речка-реченька, вдоль да по овражку, средь бурьяна колкого, чистая течет... Ждет мое сердечечко милого-желанного, нежного-красивого, ласкового ждет.

Вся травой-осокою острою поросшая, плакала, прозрачная, каплями росы. Там купалась ветками ива одинокая. С ней делила реченька о любви мечты.

А ветра холодные гонят зиму с саваном... Где же он мой суженый, что ж он не идет? Обмелела реченька, берега туманные, затерялась тихая, средь глухих болот. Обмелела реченька, берега туманные, затерялась, чистая, средь глухих болот.

Тут понял я, что она тоже одинока. Никого у нее не было, кроме мальчиков для битья, в сущности невинных детей. Я положил ее голову себе на грудь и, наклонившись, принялся -шептать:

— Полетели с нами до Проксимы, Татьяна. Ну его к лешему, этот корпус. Хочешь, мы будем вместе все это время. Мне наплевать, что будут думать мальчишки и Скорпион, мне важно любить и быть любимым... Ты согласна?

— Да милый, да... — еле слышно отвечала она, когда моя рука расстегивала молнию ее комбинезона и ласкала нежные, притягательные плечи.

Человеческое тело — лучшая игрушка. Бесконечно число вариантов этой забавы, особенно когда в ней участвуют двое. Татьяна, смею надеяться, была счастлива со мной, и я тоже ощущал себя непривычно радостным и оптимистичным. Мы знали, что через пару недель все закончится, но это только придавало большую прелесть нашим отношениям, так как за данный срок можно познать друг друга, но, в то же время, не Успеть привыкнуть к этому, тем более надоесть.

Как я и предполагал, ребята относились к нашему с Татьяной сожительству лояльно. Стрелки еще не совсем отошли от недавнего сражения. Они вели себя тихо, просиживая свободное от вахты время за телевизором или компьютером. Только в редкие минуты общих игр по корвету раздавался задорный смех и топот бегающих мальчишек. Скорпион тоже совсем смирился с возложенными на себя обязанностями командира. Вначале, правда, он вроде пытался вновь утвердить меня в должности, когда на внешней планете с нами хотел побеседовать какой-то официальный представитель неизвестно чего, но я в ответ на его намеки ответил:

— Ты сам провозгласил себя командиром, так что хватит теперь ныть. Назвался груздем — полезай в кузовок. Любишь кататься — люби и саночки возить. — Я почесал лоб. — Что бы тебе еще такого сказать? А! Вот: по одежке протягивай ножки.

Скорпион с досадой плюнул себе под ноги, чем вызвал мой протест, повернулся и бросил через плечо:

— Редиска ты!

— Не понял...

— Это тоже из древнего фольклора, — и он пнул ногой медленно открывавшуюся дверную створку.

О Рихарде я вспоминал только дважды. Первый раз спросил себя, а не приснилось ли мне это все в очередном кошмарном сне — уж больно нереалистична, совершенно иррациональна была его гибель. Второй раз я неожиданно подумал, а что если он специально подстроил свое убийство, вернее сознательно спровоцировал его? Может, он по-наивности верил, что после смерти соединится со своим отцом, но, не в силах покончить с собой, сделал так, чтобы его лишили жизни? Впрочем, почему я считаю это наивностью? Если ни на одной карте нет страны теней, то это не означает, что она не существует. Она, есть... Там, где смешаны прошлое и будущее, где все перевернуто... Может быть, даже в моем хроносе, зазеркальном мире, сродни сказочной стране Кэрролла, который выдуман мною, когда я убегал в одном с Жаном катере от жерла то ли обжигающей преисподней, то ли исполненного блаженства рая.

* * *

Долго ли, коротко ли, добрались мы до системы Альфы Центавра. Оба солнца нынче не бушевали и окрестности были заполнены судами разных технических и физиологических типов. Предоставив своим орлам самостоятельно разбираться в перебранке этих скользких типчиков, которые не хотели уступить нам трассу, я побрел по центральном коридору в самый хвост корвета, думая о предстоящей разлуке с Татьяной.

Она встречала меня у двери каюты:

— Что ты, свет очей, не весел, буйну голову повесил?

Тряхнув изрядно отросшей шевелюрой, я взял ее за руку и улыбнулся:

— Да о чем мне веселиться? Время выпало проститься...

Она обняла меня и зашептала в ухо:

— Может, заглянешь ко мне на ферму?

— А твои родичи... Как они к этому отнесутся?

Татьяна не ответила сразу, а завела меня в каюту:

— Чего нам беспокоиться? Надеюсь, ты не станешь выдавать себя за моего жениха?

Мне нечего было сказать. «Действительно, я любил Татьяну... Но, впрочем, что такое любовь? Просто телесная привязанность? Ведь я прекрасно знал, что не стану особо скорбеть, если мы больше никогда не увидимся. Неужели она нужна мне только как женщина? Нет... Нет!» Я вновь взял в свои ладони руку Татьяны и принялся гладить подушечками пальцев едва заметные дорожки тонких вен.

— Что же ты молчишь? — Она слегка приподняла мой подбородок, и от этого прикосновения сердце знакомо забилось в груди.

— Хорошо, — прошептал я, увлекая ее за собой. — Я всю жизнь мечтал побывать на ферме...

— Я не о том... — так же тихо промолвила она, медленно протискивая свою холодную ладошку за пазуху моего комбинезона.

— Я тоже...

Ферма представляла собой внушительных размеров купол, внутри которого помещались стойла с культурами тканей, фабрика для приготовления питательной субстанции, фабрика для переработки продукции с просторным складским ангаром, фабрика утилизации и регенерации и, наконец, жилой блок.

Нас встречала вся семья. Мать Татьяны тут же принялась плакать, обняв свою дочь и прижимая ее к себе старческими руками. "Как же она стара, — подумал я, — лет за двести пятьдесят...". Рядом стоял выглядевший гораздо более молодым отец. Он явно был не в духе и все время бормотал что-то вроде: "Ну, хватит, хватит... Пошли домой...". Затем он уставился на меня и лицо его скривила гримаса. На пороге жилых комнат я столкнулся с молодым человеком, которому физиологически можно было дать лет тридцать. Он вскрикнул, увидев Татьяну, и поцеловал ее. Я понял, что это наверняка неожиданно вернувшийся брат.

— Флориан! Ты здесь! — Татьяна радостно захлопала в ладоши.

— Ой! Я забыла тебе сразу сказать... — начала было мать, но Флориан перебил ее:

— Дела пошли отлично, сестренка. Физики обещают несколько десятилетий спокойных солнц. Кругом полно народу и торговля поползла в гору...

Тут Флориан увидал меня:

— Кто это?

Татьяна слегка засуетилась:

— Ну... Это мой друг... Он вывез меня с Росса.

— Друг, говоришь, — братец, конечно, сразу все понял, и ему явно не понравилось мое происхождение.

Неловкую паузу прервала мать Татьяны:

— Ну что же мы стоим на пороге? Давайте-ка все в дом! Обо мне скоро почти забыли. Отчасти из-за того, что родные соскучились по Татьяне, и все внимание матери и брата было приковано к ней одной, да и сам я вел себя очень тихо, не встревая в беседу. Татьянин отец опять же вел себя несколько странно, хотя, может быть, эта его ворчливость — состояние души, с которым он появился на белый свет. Глава семейства даже не пытался изобразить на своем лице улыбку, а все время глядел или перед собой на стол, или на дверь, и бормотал, мол, надо бы загрузить корм, а не сидеть туг с вами... И жене приходилось порой удерживать его, схватив за руку. Наконец, отец с грохотом поднялся и направился прочь из кухни, позвав с собой сына. Уже выходя из комнаты, он повернулся к нам и сказал: