Мало того. Если бы на земном шаре существовала одна- единственная лопата, то у нее не было бы признака «лопатности». Этот признак предполагает, что целый ряд, как говорят логики, целый класс предметов характеризуется объединяющей их «лопатностью».

Итак, мы видим: а) у разных предметов есть объединяющий их признак; б) по этому признаку предметы объединяются в класс; в) каждый отдельный предмет, входящий в класс, располагает кроме данного признака еще многими другими, в данном случае несущественными.

Откуда берется объединяющий признак? Ответ мы уже дали, говоря о лопате: объединяющий признак берется из человеческой практики, из общественно-исторического опыта человечества. Никому, кроме детей, не придет в голову объединять предметы по несущественным для общества, для производства признакам. Да и ребенок делает это лишь потому, что его опыт ограничен. Взрослея, он переходит от случайных объединений и комплексов к настоящим понятиям — он постепенно овладевает знаниями, накопленными до него человечеством. Чем больше он узнает о лопате, тем большее содержание он вкладывает в понятие лопаты.

Понятие и есть совокупность знаний о данном предмете или явлении. Но не всяких знаний, а общественно значимых, передаваемых от отца к сыну, от деда к внуку, от учителя к ученику. У каждого предмета есть такие признаки, которые существенны, знание о которых важно, а есть несущественные, их знание — личное дело каждого человека.

Что такое обои, знает каждый человек. А вот что на обоях у моей кровати трещина, никому, кроме меня, не интересно. Но что такое совокупность знаний о предмете? Это умение построить множество высказываний о нем. «Собака — млекопитающее». «Собака лает». «Собака — домашнее животное»... И вот логики рассуждают следующим образом: понятие о собаке охватывает совокупность всех существенных (и. конечно, истинных!) мыслей, которые можно о ней высказать, своего рода свернутый пучок суждений о собаке. Содержание понятия «собака» и есть все те существенные и истинные суждения, которые можно высказать о собаке.

Вначале мы говорили о признаке, а не о нескольких признаках. В действительности, конечно, у большинства предметов и явлений не один, а несколько существенных признаков. И один и тот же предмет может охватываться различными понятиями. Собака может входить в класс домашних животных вместе скажем, с уткой и одновременно в класс млекопитающих вместе с макакой и китом и в класс сухопутных животных вместе с курицей и львом. А кроме того, она может входить последовательно в классы хищных млекопитающих, позвоночных животных...

Слово и понятие

Понятия собаки и лопаты закреплены в определенных словах — «собака», «лопата». Но совершенно не обязательно, и было бы очень серьезной ошибкой, отождествлять (как это иногда делается) понятие и значение слова.

Во-первых, понятие может быть выражено не только отдельным словом («собака») или словосочетанием («железная дорога»), а, например, предложением или целой группой предложений. Чтобы полностью раскрыть понятие о буржуазных производственных отношениях, Марксу пришлось написать три тома «Капитала».

Во-вторых, у очень и очень многих слов, обладающих значением, нельзя найти соответствующего им понятия. Например, местоимения, правда, связаны с выделением какого-то общего признака и обозначают предмет, обладающий этим признаком как целое, но никакого представления о классе предметов у нас с местоимением не связывается. «Я» — говорящий сейчас человек, взятый как целое, но немыслимо представить себе совокупность «я» ^[6].

Идут столетия, понятия исчезают, появляются новые, у старых меняется содержание. Сколько всяких приключений претерпело за последние сто лет понятие «свет»! А понятие «атом»? Но все эти изменения совершенно не обязательно отражаются в значении слова. «Мысль никогда не равна прямому значению слов»,— говорил JI. С. Выготский. Но она и невозможна без слова.

Понятия бывают различными. Тут и те, которыми мы пользуемся в повседневной жизни — вроде понятия лопаты, и научные, строго определяемые, логически выдержанные — вроде понятия «метагалактика». Кстати, одно и то же понятие может выступать и как обыденное, житейское, и как научное. «Собака», например, и житейское понятие, определяемое простейшими способами — «домашнее животное, которое лает», и научное-вид Canis familiaris, принадлежащий семейству собак, отряду хищных, классу млекопитающих.

Научные, как и все другие, понятия невозможны без словесной оболочки, без закрепления в языке, хотя в языке и не полностью отражаются их признаки. С одной стороны, мы в прямом смысле закрепляем в языке достижения нашего познания. С другой — мы можем узнавать новое о предметах, явлениях, процессах действительности благодаря языку, через его посредство.

Речь здесь идет не о том, что, опираясь на значение слов, ребенок в конце концов исчерпывает содержание понятия. Это еще не познание: ведь человечество в целом, человеческий разум в таком случае ничего нового не приобретает. Мы будем здесь (и в дальнейшем) говорить о познании только в тех случаях, когда не отдельный человек, а все общество проникает дальше, в глубь предметов и явлений и узнает что-то новое, когда прибавляется знаний не у Ивана, Петра, Сидора, а в общей сокровищнице науки, в общественно-историческом опыте человечества. Одним словом, в дальнейшем мы будем употреблять термин «познание», только говоря о Человеке, а не о человеке.

Язык — орудие познания

И вот оказывается, что язык способен выступать и как орудие познания. Мы можем при его помощи получать новые знания из уже имеющихся путем логических умозаключений. Для этой цели язык располагает специальными средствами.

Мы уже говорили, что понятие, в сущности, свернутое суждение. Существует специальная наука — логика, которая изучает формы суждений и их соотнесенность с действительностью. Но логика не изучает способа выражения суждений; а он только один — языковый ^[7]. Суждение находит свое языковое выражение, как правило, в предложении.

Всякое предложение отражает определенное отношение между предметами или событиями. Это может быть простейшее отношение, которое можно представить себе, не обращаясь к языку: например, «собака лает». Но может быть и сложное отношение, которое без помощи языка представить невозможно: «собака — животное».

Говоря «собака — животное», мы совершенно не обязательно должны иметь перед глазами собаку. В том и сила (и еще одно важное отличие!) интеллектуального акта у человека, что он может быть не связан непосредственно с реальными предметами. Вы, вероятно, читали или слышали о том, как в средние века философы-схоласты пытались решить задачу — сколько чертей умещается на острие иглы? Они, несомненно, производили интеллектуальный акт, однако оперировали с такими «объектами», которых не только не имели перед глазами, но и вообще никогда не видели и видеть не могли...

Это совершенно не значит, что наше мышление вообще может протекать в отрыве от реальности. Человеческое мышление может оперировать образами и понятиями, не обращаясь к непосредственному практическому осуществлению результатов мышления. Но время от времени мы вынуждены оглядываться и проверять, насколько наше отвлеченное, абстрактное мышление соответствует действительности. Если не проверять, могут произойти неприятные вещи.

Сон разума порождает чудовищ

Человеку свойственно относиться к порождениям своего собственного сознания как к чему-то внешнему, не зависящему от него. Не бог создал человека — человек создал бога, всех богов, которым когда-либо поклонялись на земном шаре. Вполне естественными казались совсем недавно отношения господства и подчинения между людьми. Но ведь не «от века», не «искони» рабовладелец — хозяин раба, барин — крепостного, капиталист — рабочего. Рабочий безответен, безволен до той минуты, когда он осознает: капиталист лишь потому всевластен, потому «хозяин», что в его руках находятся средства экономического принуждения; если изменить экономические отношения в обществе, не будет и «хозяина». Человек может создать себе «бога» и из ложной идеи и поклоняться ей. Он может, если ему выгодно, распространить среди других ложную идею, выдать ее за окончательную истину. А мало ли что могут сделать люди, ослепленные ложной идеей!