"И не боятся?" "Чего не боятся?" "Подслушивать и подсматривать". "Конечно, боятся, потому что русалки, как только увидят кого, так сразу заманят, затянут к себе и защекочут. Когда-то давно, говорят, и у нас заманили девушку. Она, та девушка, якобы очень любила русалочьи песни и часто ходила по ночам к тому большому озеру, что в пуще, слушать их. А там было, да и сейчас есть, много русалок. Вот однажды как-то они и подстерегли ее, схватили и давай щекотать. Еще бы немножко - и защекотали бы насмерть. Но, к счастью, ее хохот услышал водяной и вынырнул из озера поглядеть, кого это щекочут русалки. Подошел, взглянул на девушку и обомлел: была она красавица из красавиц, никогда еще не видывал такой купавой (хороша, красива). Отогнал он русалок и заговорил: "Пойдем, девушка, в мое водяное княжество. Будешь мне первой женой". Она молчит. Ибо где же это слыхано: выходить замуж за страшного старикана - водяного. Да еще этакой красавице! "Соглашайся, - уговаривает он, - не согласишься - тут тебе и конец: защекочут мои водяные девы". Что было делать бедняжке - согласилась. Забрал ее водяной, показал свои владения, терем подводный, несметные сокровища. "Все эти богатства, - говорит, - отныне принадлежат нам обоим". Жить бы красавице там весь век в роскоши да в холе, так нет, сразу затосковала. Уже водяной и ластился к ней, и дары всякие подносил, и развлекал, как мог, - не помогало. Всегда в тоске, ни ласки от нее, ни слова приветного. "Почему ты такая? - допытывался.- Чего тебе не хватает? Может, обидел кто или недуг какой прицепился?" - "Никто меня не обидел, и недуга никакого нету, - отвечает девушка.- Тоскливо мне тут. Домой хочется". Рассердился водяной: "Разве тебе дома лучше, чем у меня? Там работа тяжелая, харч убогий, а тут ты вон в какой роскоши живешь!.." - "Правда твоя, - согласилась девушка.Хорошо очень хорошо тут, но ведь не так, как дома. Отпусти меня, будь ласков, к матушке родной, к отцу-батюшке, к братикам и сестрицам, к подружкам моим". Долго не отпускал водяной девушку г думал, привыкнет со временем в его княжестве. Но нет, проходил день за днем, а она не привыкала, еще больше печалилась, красота ее блекнуть начала. Жаль ему стало девушку, - сильно любил ее, - вывел однажды ночью на берег и говорит: "Что ж, иди, любимая, к матушке родной, к отцу-батюшке, к братикам и сестрицам, к подружкам своим. Побудь с ними и возвращайся снова ко мне. Я ждать буду". С тех пор минуло много лет. Красавица та давно уже состарилась и умерла, а водяной все ждет ее. Все надеется, что вернется. Иногда растревожится весь от напрасного ожидания и, чтобы поскорее выманить к себе красавицу, взбунтует озеро, наберет полную пригоршню разных своих драгоценностей и швырнет на волны, а те выносят их на берег. Да не приходит красавица их собирать. Собирают по ночам русалки. Только не берут они почему-то горючий камень-латырь (янтарь). Он уже достается людям. Помнишь, как мы с тобой нашли когда-то там, у озера, несколько камешков, на которые выменяли у гостя десяток стрел?" "Помню", - кивает Векша.

Сколько всего на своем долгом веку пережил, перевидел дедусь! А какой он сильный, смелый был! Даже медведя и того не боялся, один на один с ним шел. Воем в дружине Олеговой был. Царьград воевать ходил. Потому и не диво, что у него всегда было о чем рассказать, как у Векши всегда было желание слушать.

Только одну зиму было ему не до дедусевых рассказов - сильно занемог. Лежал накрытый кожухом, кашель душил его, мороз морозил.

Кудесника (служитель языческого культа у восточных славян; ясновидец, прорицатель) приводили, тот долго бормотал над ним что-то, поил ключевой водой, настоянной на зелье, окуривал пахучим дымом, от которого Векша полдня чихал; потом сказал, что это Морана наслала злого духа; надо, мол, обмазать мальчика с головы до пят сметаной и дать собаке или коту облизать, чтобы те со сметаной и духа съели.

Еще и сейчас щекотно Векше при воспоминании о том, как его тогда пес лизал.

И съел все же злого духа - Векша стал выздоравливать. Но Морана, видно, сильно обиделась, потому что и после этого не отступилась от них: вскоре забрала с собой дедуся. И что только с ним ни делали: и окуривали, .приговаривали: "Лети, недуг, из хаты дымом, со двора ветром", и через огонь живой и дерево расщепленное переносили, и жертвенной кровью поили - не помогло...

Сожгли тело дедуся на костре, чтобы очистить от всего недоброго. Собрали пепел в горшок и захоронили в роще до захода солнца, чтобы чур (душа покойника) его не заблудился в ночной тьме.

Теперь дедусь уже на зеленой леваде, где цветы всегда цветут, пташки поют, пасет белых петухов.

Домой наведывается только один раз в год, когда люди поминают умерших. И то они его не видят. Мама в тот день всегда с утра топила баню, вешала в ней на колышек чистый рушник, ставила еду. Потом отворяла дверь и приглашала всех пращуров помыться и поесть.

Векше страшно хотелось увидеть дедуся, но ни отец, ни мама не ходили смотреть и его даже близко не подпускали к бане. Лишь на следующий день входили и искали на пепле следы, оставленные пращурами. Мама всегда находила и показывала их Векше, но они были совсем не похожи на человеческие. А однажды Вешка заприметил, как в баню вбежала собака. А мама потом показывала на ее следы и говорила, что они дедусевы...

...Как там теперь отец и мама без него, Векши, живут? С голоду они, может, и не помрут, соседи помогут им, а вот если подать в эту зиму не отдадут тиуну, холопства не миновать...

Куделя, верно, уже давно возвратился в Киев. И Путята тоже, ему, видно, удалось спастись - не попал же он в полон. А может, погиб?..

Яна, когда услышит, что гость вернулся, сразу к нему побежит в надежде увидеть его, Векшу.

Да не увидит... Хотя бы тот распорядитель, который служит возле Дон-реки, передал, что

жив он и здоров, только беда его настигла. Тогда Яна, может, и ждала бы его. А так погрустит, покручинится и забудет...

Стоит Векше остаться одному, -как тотчас охватывает его тоска щемящая, воспоминания снуют одно за другим, и нет им ни конца, ни края.

А то, бывает, вдруг повеет на него духом родной хатенки, запахнет домашним житным хлебом. Или же почудится гомон леса. Да так отчетливо и выразительно, что в том гомоне можно различить и могучий звон дуба, и лепет клена, и убаюкивающий шепот яворов, и вкрадчивое шуршанье ясеня.

Да, да, правду говорил варяг, немало пришлось дома и горя пережить. Были годы, когда и нива не родила, и зверь не ловился. Ели тогда кору березовую, зелень всякую, чтобы как-то до лета дотянуть. А то еще злые духи насылали недуги на людей... Разве можно сравнить Векшину нынешнюю жизнь с прежней? Сейчас служба у него легкая, харч сытный, ложе чистое, одежда справная. Только почему-то так выходит, что вся эта роскошь немила ему на чужбине, как немила была роскошная жизнь в подводном княжестве той девице-красавице, о которой рассказывал дедусь.

Но сколько Векша ни печалился, виду не подавал. Службу нес как положено. Хотя и знал: надеяться, что он выслужит волю - это все равно, что надеяться от жука мед получать.

Нет, он о другом думал. Хотел заслужить доверие у царских служек и ратных мужей, чтобы те не боялись выпустить его за стены каменные. Думал, что гостей русских все-таки встретит или весть им о себе подаст. И не оставят они тогда его тут. А может, и самому посчастливится бежать. Уже и несколько монеток утаил от товарищей, зашил в пояс - понадобятся.

Был какой-то праздник ромейский. На большом, поросшем травой поле, которое у греков называется ипподромом, затеяли игрища ратные. Метали в цель копья, боролись, прыгали, кто выше, бегали, кто быстрее, на конях наперегонки скакали. Самых ловких и быстрых встречали одобрительными восклицаниями, бросали им цветы, вручали дары.

Векша тоже принимал участие в играх. В беге его обогнали, и прыгнул он не выше всех, но зато побороть его ни один не смог и копье лучше него никто не бросил. Метнул" в доску толстенную, на которой круг был начерчен, и копье в самой сердцевине круга пробило дыру.