Векша понял ют знак, протянул монету волосатому. Ратные схватили Векшу за ноги, за руки и давай подбрасывать вверх.

 Нелегко давались Векше ратные учения. Дома он мало кому уступал в ловкости на ловах звериных, но одолевать человека, став с ним на поединок, пусть это и не настоящий бой, а учебный, было куда труднее. Да и не умел он ни конем хорошо владеть, чтобы тот, как юла, под ним вертелся, ни мечом и копьем играть, ни щитом защищать себя от нападения.

Вечером, после учений, все кости болят, еда вкусная в рот не лезет. Упадет усталый на постель, спал бы и спад, так нет, только начинается рассвет, нужно на конюшню бежать, коня напоить, накормить, почистить, себя в порядок привести. Изо всех сил старался, только бы снова не заковали его в железные оковы.

Видят это мужи ратные, хвалят, еще и на вино иногда дают. Он же всегда деньги на всех товарищей делит, чтобы зависти не вызывать, приязни их не утратить.

Поначалу толмачил ему ратные приказы смуглый болгарин, который тоже ратным служил и хорошо понимал по-гречески. Толмачил по-болгарски, а язык тот был понятен Векше.

Когда осилил, заучил обычаи ратные, учения те игрой ему стали. В состязаниях одерживал победу над соперником. Стали назначать его часовым. Поставят возле хоромов чьих-нибудь или у ворот дворовых, стой, сторожи да честь не забывай отдавать кому положено.

Совсем нетрудно стоять на часах, вот только зной полуденный днем донимает, так и варит в одежде полужелезной.

Но то пустое. Больше иное его вялит: мысли об отчизне не дают покоя. Раньше надеялся: гостей встретит и они вызволят его. Но как ты их увидишь, когда сидишь в этих стенах каменных, мурованных. Не выпускают за ворота. А тут еще старичок не забывает, частенько навещает да все расспрашивает, нравится ли ему тут, не тоскует ли по стороне родной, и еще пуще этим рану растравляет.

Однако Векша виду не подает.

- Не о чем печалиться! - отвечает.

И старичок доволен остается таким ответом.

- Да, да, не о чем! - знай одно твердит.- Леса, болота, там люди в халупах курных, как звери, живут. Разве же можно сравнить их жизнь вот с этой, ромейской...

А однажды пришел веселый, разговорчивый, глянул проникновенно на Векшу и сказал:

- Служи верно царю, потому что нет нигде счастья больше-то, как на его земле. Уже на что мне в Киеве жилось неплохо, а вот пошел сюда охотно.

- Так вы из Киева, русич? - так и вскинулся Векша.

- Нет, не русич, я - варяг. Отец мой давно когда-то с полунощной стороны далекой приплыл в Киев, нанялся дружинником к Олегу. И меня маленького с собой взял. Надеялся - стану великим викингом (Викинг (норм.) - витязь, воин). Отец однажды, когда я еще и ходить не умел, положил возле меня разные игрушки и поставил копье. Так я на те игрушки даже не взглянул, а сразу копье схватил... Когда вырос, служил сначала у киевского князя. Но потом, прослышав, что ромейский царь больше платит за службу, поплыл с гостями в Царьград и перебежал к нему. И, как видишь, не жалею.

- И вам совсем не хочется увидеть родную землю, дом?

- Родная земля и дом, молодец, у человека там, где ему лучше живется. Нет, никуда меня отсюда не тянет.

- Меня тоже, - скривился Векша.- Разве только взглянуть...

- Ничего, привыкнешь тут, так и взглянуть не захочется.

Прошло лето. Наступила зима чужинская. Выпадет маленький снежок и сразу растает. Деревья, как и летом, стоят в листве, травы зеленеют, цветы цветут. Но не радует все это Векшу, напротив, нагоняет тоску. Вспоминается ему зима своя, древлянская... ...Вот он еще маленький. На дворе намело снегу, ветер рвется в дверь.

Отец, смазав сапоги медвежьим салом, взял снего-ходки, подался на ловы. Мать хлопочет возле скота. Векша с дедусем сидят в хате у жаркого огня, попеременно мелют зерно на крохотных каменных жерновах. Пушистая ржаная мука медленно сыплется в деревянную мисочку и наполняет хату душистым запахом.

Весной и летом Векшу, бывало, и не заманишь в курную халупу. Все носится с такими же, как и сам, мальчуганами возле реки, на лугах, в пуще с утра до вечера, пока с Тетерева не начнет выбредать сивый туман, а из лесу не выступит густая тьма. Только когда проголодается, заглянет домой, схватит ломоть хлеба и снова айда куда глаза глядят. Да еще когда дождь грозовой хлынет, тогда опрометью мчит к хатенке, - надо же где-нибудь укрыться!

Забав у него в то время было немало. В игры разные играл, на качелях качался, по деревьям лазал, гнезда птичьи зорил, рыбу ловил, гадюк бил, за пчелами наблюдал, как они дань свою с цветов собирают. Места, бывало, собой не нагреет - такой непоседа!

Зато зимой приходилось отсиживаться в хатке. Скучно Векше без товарищей, без ясного солнышка, без неба высокого, без лугов зеленых. Только и радости - дедусевы рассказы. Уже поведал он внуку и про медведей, и про домовых, и про грозного бога Перуна, который с неба на землю стрелы огненные мечет.

Еще про богиню Дюдю (богиня зимы у восточных славян-язычников, жена Деда Мороза, властительница вьюги, метели) рассказывает.

"Когда птицы в Ирей улетают, - начинает неторопливо дедусь, подкинув в огонь полено, - а листья на деревьях спадают, приезжает она к нам с Морозом в кожухе медвежьем на рябых кобылицах. Стелет себе дороги ледяные по рекам и озерам, укрывает землю снегом, Потом выпускает из торбы своих духов нечистых - метель и вьюгу, и блуждают они у жилья, в двери громыхают, по кровлям скачут, людей будят, чтобы огонь сохраняли. А то выскочат в поле и там бесятся на приволье. Сама же в лес шествует - сыплет из рукава иней на деревья..."

"Разве лесовик ей не перечит?" - удивляется Векша, перестав крутить жернова.

"Что лесовику! Он еще с осени проваливается в землю и спит там". Векша, забыв, что ему нужно молоть, задумывается, долго сидит неподвижно. А старик тем временем дремлет. "А это правда, дедусь, что в лесу нельзя свистеть?" "Что говоришь?.." - просыпается дедусь и наставляет ухо к внучонку. "Правда ли, что в лесу нельзя свистеть?" "Эге, эге, правда. Разбудишь лесовика, он рассердится и натворит лиха: заманит в чащу и защекочет или в трясину заведет". И продолжает рассказывать, словно и не дремал: "Но все же лесовик добрый, если его не дразнить. Тогда он и зверя на ловцов гонит, и пчел заставляет мед носить смердам в ульи; может и недуг с человека снять. Только до подарков слишком охоч. Однажды шел я на ловы и положил ему на пенек краюху хлеба, солью посыпанную. Еще и отойти не успел, как слышу - кусты за мной шумят, ветки трещат сухие. Это он, хитрец, к пеньку крался! Переждал я чуток, вернулся - краюхи как не бывало".

"А чего же вы не подсмотрели, какой он?" "О, такое делать нельзя, лесовики не любят, когда за ними следят". "А лесовички - это его дочки?" - допытывается Векша. "И дочки есть, и жены. Тех люди видели. Они на ветвях все качаются, косы длинные чешут да пряжу серебряную на деревьях снуют. Видел, летает белая пряжа? Это они, когда идут на зиму спать, пускают ее по ветру..."

Слушает Векша, затаив дыхание. А в дверь бьет и бьет буран, холодом дышит, напоминает, чтобы огонь подживляли.

Векша выбирает из кучки несколько березовых поленьев потолще и посуше, осторожно, чтобы не обжечь рук, подкладывает в огонь и снова дедусю:

"А русалки кто - их сестры?" "Нет, не сестры. То утопленницы. Какая девушка утонет - так и становится русалкой". "Там они и живут, в воде?". "В воде. Зимой, как и лесовички, спят, а весной и летом выходят в лунные ночи на берег, играми разными забавляются, поют. Откуда, думаешь, берутся те песни и танцы, которые поют и танцуют наши девушки и молодцы? От русалок и лесовичек. У них перенимают. Тишком подслушивают, подглядывают и запоминают" .