А Ростик отправился домой, выспался, пообедал и написал записку, чтобы мама не волновалась. Сразу после полудня снова оказался у Рымолова в знакомом, высоком, тесно уставленном разными разностями кабинете. Тот только что вернулся с заседания, был бледен от усталости, но в целом доволен.

– Ты понимаешь, он никак не хотел отступать. Талдычил что-то про сорок первый год, про несдававшихся коммунистов... Прямо зоопарк какой-то! В конце Дондик доказал ему, что отбить завод имеющимися силами мы не можем, а вот укрепляться, как ты подсказал, закапыванием, в самый раз...

– Это не я подсказал, а Шир Марамод.

– Ладно, — отмахнулся от него Рымолов совершенно профессорским жестом, — поправка принимается. Пусть будет Шир. Только этот довод не сыграл никакой роли. Все почему-то ссылались на тебя... Я, правда, помянул еще других необычных людей...

– Так это не Дондик серьезно отнесся к нашим «видениям», а вы? — удивился Ростик, теперь концы у него вполне сходились. — А я-то думаю, что заставило наших истуканистых...

– Главным образом сработали твои «предвидения», — резковато прервал его Рымолов. — И тебе не сносить головы, если ничего не произойдет.

– Произойдет, — сразу помрачнел Ростик. — Что-то да произойдет.

– И так нехорошо, потому что погибнут люди. И эдак — тебе не на пользу пойдет. Ростик, пожалуй, никто не обвинит тебя в том, что ты не умеешь выбирать опасные приключения.

Профессор произнес последнюю фразу с подчеркнутой иронической интонацией. Но в нем было столько интереса, заботы и даже человеческого тепла, что Ростику стало легче — ему верили и о нем по-настоящему, дружески заботились.

Потом все завертелось — подготовка машины, снаряжение людей, получение валенок, тулупов, ватиновых штанов на складе... Пробивание накладных для пищи, солярки, боеприпасов, беготня по складам... Незадолго до полуночи все было готово, даже Чернобров и Голубец, которого вернули на прежнее место, в кузов БМП, за турель крупнокалиберного пулемета, хотя всем было известно, насколько неважно он работает на станкаче. Только Эдика не хватало, но его в этот поход решили не брать.

И наконец, получив список сигнальных знаков, сами ракеты и даже армейскую переносную рацию, пятидесятикилометровку, которая после доработки в Полдневье иногда пробивала расстояние на тридцать верст, они отбыли

На этот раз ехали не газуя, как это ни было чудно, с Чернобровом-то за баранкой. Плавно и тихо прокатили по заснеженным улицам, мимо знакомых домов с темными окнами и редких костров, разожженных для согрева постовых. Ростик даже спросил:

– Чернобров, у тебя зубы, часом, не болят?

– Нет, а что?

– Почему тогда не газуешь?

Чернобров сдвинул набок шапку, почесал за ухом, потом поправил ее, дернув головой, рассудительно и печально ответил:

– Эх, командир, дело-то какое, может, больше никогда всего этого и не увидим. А прощаться нужно с торжеством.

Ростик сосредоточился, но ничего впереди не увидел, ни про свою будущность, ни про Черноброва. Но он все равно уверенно заявил:

– Еще увидишь, Чернобров.

И без всяких приступов ясновидения он знал, что прав.

 28 

Глаза у Голубца оказались что надо, он и увидел это раньше всех. А может быть, дело было в том, что как раз была его вахта. Он просто стоял и из Ростикова бинокля рассматривал горизонт. Разумеется, бинокль был привязан бечевой к пулемету, так что можно было очень плавно и ровно осматриваться, не мучаясь дрожью рук от холода или слишком резким биением сердца, как бывает при работе с дальнобойной оптикой.

Чернобров в тот момент спал, Ростик сидел в тепле кабины и жевал, вспоминая, когда же он видел Любаню в последний раз. Выходило, несколько месяцев назад. Хотя что такое месяц? Сколько значит здешний час, минута или неделя? Все тут было слишком наперекосяк, чтобы придавать большое значение новой временной шкале, предложенной Перегудой.

Вдруг дверка в кабину раскрылась и показалась красная, обветренная на морозце физиономия Голубца.

– Тут туча, товарищ командир.

Ростик перевел на него все еще задумчивые глаза.

– Какая туча?

– Такая... неопределенная, — ответил солдат.

Делать было нечего, Ростик вылез из тепла, и, как всегда бывает, когда выходишь из не очень жаркого помещения на мороз, его пробила дрожь. Он подкрутил окуляры бинокля и сосредоточился.

Да, сплошной вал черного цвета. Невысокий, очень плотный, без просветов. Перекатывается по снежной, белой равнине, которая искрилась бы, если б с утра не висела над головой привычная зимняя хмарь.

– Голуба, ты не заметил, она движется? — спросил Ростик.

– Ну, для этого нужно заметить точку на горизонте, потом подождать...

– Я и сам знаю, как это делается, — отозвался Ростик. — Ты движения не заметил?

– Нет, слишком мало времени прошло. Я сразу решил до ложить.

– Что ж, тоже правильно.

Ростик заметил небольшую возвышенность, расположенную перед черной волной километрах в трех, если он правильно оценивал расстояние. Подождал, потом еще подождал. Оторвался от бинокля, подышал на руки, помахал в воздухе, чтобы кровь прилила к пальцам. Снова приник к окулярам. Так и есть, холм теперь был раза в два ближе к волне, чем вначале. А ведь прошло меньше местного получаса... Быстро эта штука едет. Прямо несется. Причем своими силами, потому что такого сумасшедшего ветра в Полдневье не бывает.

– Голуба, готовь рацию.

– Что докладывать?

– Доложи, что строго с запада по новой координатной сетке на город идет вал черного цвета, со скоростью примерно... — Ростик посчитал, — километров пять в час. Есть подозрение, что это и есть угроза, о которой... Которую мы тут сторожим.

Голуба засел за рацию, которую от греха подальше унесли в кабину. Антенну, конечно, вынесли наружу, но все равно ему пришлось крутить ручку почти четверть часа, пока он накопил достаточно энергии, чтобы дать позывные. Уверенности, что его услышали в городе, ни у кого не было, потому что подтверждение приема они не услышали. Ростик слегка разозлился. Конечно, это была реакция на страх перед неизвестностью. Он прикрикнул:

– Буди Черноброва. Пусть он тебе ручку крутит.

– А чего меня будить? — отозвался ворчливый голос, по казавшийся еще более обиженным на морозе. — Я не сплю вовсе.

– Вот и хорошо, — разом успокоился Ростик. — Все равно скоро поедем.

– Назад, в город? — спросил Голуба.

– Вперед, нужно же посмотреть: что это такое?

Снова зажужжала ручка динамки, снова забормотал что-то в микрофон Голубец. Потом он сдвинул наушники чуть назад и закричал, словно Ростик был глухой:

– Они спрашивают: сколько у них времени?

– От нас до черноты этой километров восемьдесят, если не меньше. До темноты осталось часов семь... Скажи, если она ночью движется, то появится под городом завтра поутру. А если не движется, тогда... Скажем, после полудня. — Ростик никак не мог рассмотреть в бинокль, что же это такое. — Скажи, что едем вперед. Возможны перерывы связи, пусть ждут.

Сложились. Чернобров поворчал на застывший на морозе мотор, потом все-таки завелся, покатили на запад. На этот раз ехали неспешно, должно быть, желания лететь в объятия черной кляксы, заливающей весь видимый впереди мир, у водилы не было.

Ехали часов пять, за это время проехали больше половины того расстояния, с которого заметили черноту. Да и сама клякса эта приблизилась километров на тридцать, если не больше. Вот и получилось, что между людьми и тем, что на них наползало, осталось чуть больше пяти километров. Тут уже все было по-другому.

Хотя вокруг еще был чистый снег и солнышко как бы проглянуло через тучу наверху, а в воздухе уже появилось что-то... Ростик попросил остановиться, вышел из машины, огляделся. Да, страх, отчаяние и безмолвное ожидание гибели царило всюду. Это было очень странное чувство, но Ростик был уверен, что ему не кажется, что так и есть, — в воздухе повис кислый, удушающий запах ужаса.