Он усадил меня напротив:

— Ты вчера телевизор смотрел?

— Ну?

— Ученый там выступал, физик.

— Не, не смотрел.

— А надо бы! Он такое сказал… Прям не знаю…

— А что?

— А то! Что на небе есть такие звезды, которых уже давно нет.

— Как это?

— А так: они погасли миллион или миллиард лет назад, а свет от них только сейчас до нас долетел.

— Не может быть!

— Да я тоже не поверил, а он объяснил: мол, чем дальше звезда, тем дольше свет от нее идет. Например, солнце наше — оно близко, так свет от него за восемь минут добегает, а от других сотню лет идет.

— Как же так? — не мог я поверить. — Я смотрю на звезду, а ее нет? На что же я смотрю?

— Выходит, на след от нее, так, что ли, — вздохнул дядя Коля.

— Не понимаю: как это «след»? Я же звезду вижу!

Дядя Коля задумался.

— Ну, как тебе объяснить? Вот возьми человека. Его, положим, нет давно, а мы помним, думаем о нем. Что-то от него остается…

— Что остается-то? Свет, что ли?

— Может, и свет. Он же разный бывает. Вот, к примеру, Пушкин. Его самого нет, а стихи живут! Прочтешь — и на душе светлеет!

— Так то Пушкин! Поэт!

— Да от любого человека след остается. Вот вспомни кого-нибудь, о ком тебе думать хорошо?

Я стал перебирать в уме разных великих людей, полководцев, ученых, и что-то на душе не светлело. И вдруг — вспомнил!

— Знаю! — сказал я. — Знаю такого! Мне мама рассказывала! Про своего дедушку. Его Лева звали. У него еще брат был, Семен. Его арестовали в 37-м, отправили в Сибирь, а у него семья — жена, трое детей. И вот, пока дед Семен в лагере сидел, дядя Лева его семью кормил. Сначала они в эвакуации были, в Башкирии. Так он им туда деньги посылал, теплые вещи, а как война кончилась, забрал к себе, в Москву. И снова кормил, одевал, как своих собственных. Мама говорит, что он ученый был, профессор и всех своих аспирантов тоже кормил и одевал. А сам ходил в одном костюме. Тридцать лет! Его все стыдили, говорили: Левушка, стыдно так в ученом совете появляться, а он только рукой махал. Потом наконец купил. Так дед Семен наказал своей дочери: «Когда умру, похороните в Левином костюме».

— И что, похоронили?

— Да. Мама говорит: «Тетя Люда исполнила волю отца». Так что дед Семен лежит в том самом костюме.

— Ну вот! — обрадовался дядя Коля. — А ты говоришь! Вот же, жил человек, всем помогал, о себе не думал. И мы его вспоминаем. И нам светло на душе!

— Да, — вздохнул я, — а обо мне кто вспомнит?

— Так ты соверши что-нибудь… эдакое! Машину времени изобрети, песню сочини или — открой звезду!

— Ну уж нет! Я открою, а тут окажется, что ее нет, что это одна видимость. Да меня на смех подымут!

Дядя Коля даже закашлялся от моих слов.

— Что значит: зачем открывать? Что значит: видимость? Эх ты! Да ведь это все равно, что человека забыть. Он жил, работал, писал что-нибудь умное, а мы забыли? Нет, брат, так не годится! Надо о нем рассказать, чтобы все знали! Вот как про этого дедушку! Хорошо, что мама о нем вспомнила, теперь и я знаю, что жил такой профессор, что другим помогал, в одном костюме тридцать лет проходил, а забыли бы — и все. И следа не осталось…Всю дорогу домой я смотрел на звезды. Нашел ковшик Большой Медведицы, потом Кассиопею, а вокруг — слева и справа — тысячи других, незнакомых мне звезд. Они рассыпались по всему небу, большие и маленькие, яркие и не очень. Живы они или погасли? Может быть, взорвались? Или просто — состарились? Я не знал, что с ними случилось, но подумал, что, наверное, жили они долго и хорошо, совсем как наш дедушка, если свет от них до сих пор доходит до нас…

Я не я

Я иногда думаю: я это или кто-нибудь другой? Ну, тот, кто обо мне думает? Например: «Вот он на речку пошел, — думает он, — вот червей копает», — а делаю все это я. Но если это так, то где он, этот кто-то, кто обо мне думает?

Должно же быть место, где он сидит и думает? А может, и его, того, кто думает, тоже нет, а есть только мысль о нем?

— С такими мыслями жить нельзя, — говорит Вовка, — сбрендишь скоро. Живи проще.

— А у тебя так не бывает?

— У меня по-другому. Я раздваиваюсь! Как будто я здесь и еще в другом месте. Ну, когда мечтаю о чем-нибудь. Иногда я даже запутываюсь: где же я? Тут, на горке, или там — на корабле где-нибудь, в замке, в подземелье…

— А что ты делаешь, когда так — раздваиваешься?

— Ну что, побуду там-сям и возвращаюсь.

— Все равно это странно: быть в двух местах.

— И ничего не странно! Когда-нибудь все это объяснится. Научно!

— Что?

— Что человек может жить в двух мирах. Или в трех.

— В невидимых?

— Почему «в невидимых»? Ты же во сне все видишь, как наяву? Значит, и сон видимый, только не всем.

— А можно его видимым сделать? Ну, чтобы мой сон еще кто-нибудь увидел?

— Если только сфотографировать.

— Ну ты сказал! Как же его сфотографируешь, когда спишь?

Вовка задумался.

— А знаешь, и такое придумают. Ученые — они все могут! Вживят тебе в голову ма-а-ленький такой фотоаппарат, и, как ты заснешь, он начнет щелкать. Весь сон отснимет, а потом эту штучку вынут у тебя из головы и посмотрят, что тебе снится.

«Как же я сам не догадался! — удивился я. — Конечно, сейчас же все в голову вживляют, измеряют мысли разные, определяют — псих ты или нет, врешь или правду говоришь. Значит, и сны научатся снимать!»И я стал думать дальше и додумался до того, что, может, сфотографируют и того, кто обо мне думает. И тогда я наконец на него погляжу…

Все сходится

Я когда с Вовкой в ссоре, всегда к дяде Коле иду. С ним посидишь, о том о сем поговоришь, и все «устаканивается».

— Дядя Коль, а ты о чем думаешь, когда с удочкой сидишь?

— Ни о чем… — дядя Коля отвечает. — Так сижу, отдыхаю…

— Совсем ни о чем?

— Ну а об чем думать-то? Мысли — они ведь только голову морочат, выскакивают, как черти из табакерки. Короче, суета все это, новое-то оно — ТАМ, — и он указал пальцем наверх, — ОТТУДА приходит.

И я вспомнил, как папа говорил, что писатели все мысли ОТТУДА берут. И ученые тоже.

— Тут чем голова пустей, тем лучше, — продолжал дядя Коля. — Может, что и навеет… дельное.

«У дяди Коли наверняка пустая, — соображаю я, — раз он не думает. Сколько же туда мыслей придет — ОТТУДА!»

— Может, и тебе навеет? — спрашиваю.

— Может, и мне… — дядя Коля загадочно. — Может, уже и навеяло.

Он огляделся по сторонам, а потом шепотом мне:

— Я вон что открыл: что все сходится.

— Что сходится? — не понял я.

— Ну, как ответ в задачнике. К примеру, ты задачку решил, а не уверен: так ли? Правильно ли? Вот и заглядываешь в конец учебника, проверяешь: сошелся ответ — хорошо, нет — снова за дело принимайся. Так и здесь: сидишь, смотришь и видишь: все хорошо, все сходится! Вроде как ты задачку решал и вот — решил, потому что сошлось все.

— Да что сходится? Что? — не понял я.

— Да все! Одно к одному! Короче: признаю разумность жизни!

И дядя Коля окинул хозяйским взглядом окружающую природу. Потом велел сесть поближе и смотреть на поплавок.

— Сначала только на него гляди, не отвлекайся. Тишину слышишь?

Я прислушался: за лесом — далеко где-то — электричка просвитела, и все, тихо… Вода как остановилась. И небо, и облака…

— Ты глаз-то с поплавка не снимай, а сам сквозь гляди: видишь, на горизонте, небо с землей сходится?

— Ну!

— Не нукай! Дальше гляди: тут вот — небо с водой сошлись, друг в дружку смотрятся. А теперь, чуешь? Поплавок дернулся. Значит, что? Рыба его нашла! То-то! От своего не уйдешь! Короче, все сходится, все концы с концами!

Я посмотрел — и правда: как же я раньше не замечал? Вот же и деревья над водой склонились, вот и чайка на воду села, вот и волны к берегу пошли — все одно к другому тянется!

— Ну, видал теперь? Во всем порядок. Уйдет солнце, а на его место уже луна торопится. А там звезды зажгутся. Народ спать пойдет. Рыба на дно ляжет. До утра…