Только когда я возьму его на руки и прижму к груди, он, склонив головку ко мне на плечо, успокаивается и ненадолго забывается сном.
20 августа
Я сказала доктору: пусть возьмет мою кровь и перельет Стасю, пусть делает что хочет, я ничего не пожалею, лишь бы спасти Стася. Нет, бог не допустит такой несправедливости, — не лишит меня единственной радости в жизни. О, я несчастная!
22 августа
Мой Стасик на небе с ангелочками, а я одна-одинешенька на земле. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Мне остается только умереть, и как можно скорей. Тельце его уже остыло, а я все не отдавала им моего сыночка. Мне казалось, я вдохну в него жизнь и он оживет.
Не знаю, что со мной сталось. Им пришлось силой отрывать меня от него. Советник тотчас же уехал. Мама так и не решилась покинуть Сулимов. Со мной остался только доктор; вскоре в Гербуртов прибыли тетя и дядюшка, а вслед за ними — отец. Они в один голос твердят, что мне надо уехать отсюда в Сулимов или в город. Я не разрешила трогать Стасину кроватку, игрушки, пеленки… ничего…
Как мимолетно было мое счастье! Лучше бы не знать его вовсе, чем утратить… Бедная моя крошка! Мне мерещится, будто душа его витает где-то рядом, принимая разные обличья. Вчера бабочка порхала вокруг и садилась мне на голову: это он, подумала я. Птичка билась о стекло, и я опять подумала: это мой сыночек…
25 августа
Я плачу, сидя у детской кроватки, а моих родственников заботит другое: останусь ли я владелицей Гербуртова и прочего имущества?
Отец полагает, советник сам женится, чтобы род не угас, хотя он заядлый холостяк. Другие утверждают: он усыновит мальчика из обедневшей родни. Слушая их, дядюшка в недоумении пожимает плечами и сердится. Однако папа с тетей всерьез озабочены моей судьбой; они Даже обратились за помощью к адвокату. Но этого мало, — папа собирается сам ехать к советнику и поговорить с ним в открытую.
Меня все это мало трогает… Лишь бы кроватку его не отняли и дорогие, памятные мне вещички. Но они-то, бесспорно, моя собственность…
27 августа
По словам адвоката, бумагу можно истолковать и так и эдак: и что за мной сохранится право пожизненно владеть имением, если я не выйду замуж, но при желании можно его и оспорить. Обеспокоенный этим папа поехал с адвокатом к советнику. Завтра они, наверно, вернутся. Тетя и ротмистр воображают, что развлекают меня. Я сижу точно окаменев и молча плачу, а им кажется: они улыбнутся и мне станет легче на душе.
29 августа
Папа задержался дольше, чем предполагал. Советник хочет решить дело о наследстве полюбовно, без суда и чтобы я не была в обиде. Он намекнул, что вынужден будет жениться. Это в шестьдесят-то лет!.. Впрочем, говорят, в старину и в семьдесят женились. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно и гадко…
Советник взамен за отказ от Гербуртова предлагает мне довольно значительный пенсион. Из дома он разрешил взять все, что я пожелаю. Отец настаивает, чтобы я согласилась и переехала к нему в город.
Мама зовет меня в Сулимов. Но меня всюду будет преследовать тоска, всюду не хватать будет моего Стася. Где доживать свои дни, мне безразлично.
Я уполномочила отца вести переговоры от моего имени, и они поехали с адвокатом подписывать бумаги. Мне всюду одинаково плохо. В Гербуртове все напоминает о постигшем меня горе. Жить в Сулимове с мамой, которая целыми днями молится и плачет, тоже тяжело.
Пожалуй, я склонюсь к предложению отца. Правда, можно отправиться в путешествие… Нет, оно воскресило бы в памяти то — первое…
1 сентября
Завтра я навсегда покидаю Гербуртов и забираю с собой Стасикины вещи и все, что принадлежит мне. Советник приехал со мной проститься. И держался так подобострастно, точно управляющий с наместником или наместник с монархом.
Представляю себе безмерное счастье будущей супруги престарелого превосходительства. Небось и в супружеской жизни он будет педантичен, как на службе.
Интересно, кто мог польститься на богатство и честь называться его женой?
Поговаривают о некой баронессе-бесприданнице, которую родители отдают на растерзание этому дряхлому минотавру. Ей двадцать пять лет, и она обладает множеством достоинств.
Из Гербуртова я поеду сначала в Сулимов повидаться с мамой, а потом — во Львов, где для меня уже приготовлена квартира. Отец изъявил желание поселиться со мной. Я не против, лишь бы он не вздумал меня сватать, это у него idee fixe[58]. Один раз я испила сию чашу до дна, и с меня хватит! Лишать себя жизни, дарованной богом, грешно, ну что ж, стану жить памятью о Стасе, мыслями о дорогом моем сыночке.
Я спросила у советника, не писал ли к нему Опалинский, и он поклялся, что ничего не слыхал о нем с самого его отъезда.
Дядюшка не возражает против моего переезда в город; он понимает, что мне необходимо сменить обстановку. Сегодня он беседовал со мной в кабинете.
— Дорогая Серафина, — сказал он, — за короткое время ты много пережила, перестрадала и многому научилась. Познала счастье, приобрела жизненный опыт. Все проходит на свете, пройдет и твоя печаль. Ты еще молода, и желание жить возьмет свое. Смотри, будь осторожна в выборе знакомых, друзей, общества. Я предпочел бы, чтобы ты не жила с отцом. Старый греховодник познакомит тебя со своими разлюбезными дружками и начнет сватать, уговаривать…
— Я не маленькая и…
— Не зарекайся, — перебил он. — Никто наперед не знает, как поведет себя в новой обстановке, среди незнакомых людей. Не скрою от тебя: мне внушает страх все — и твой отец, и пережитое тобой горе, и теперешнее одиночество, и молодость твоя… Помни, ты хозяйка своей судьбы…
— Если вы имеете в виду замужество, то на этот счет не беспокойтесь: я не собираюсь выходить замуж. И отцу невыгодно меня сватать: он ведь заинтересован в моем пенсионе.
Последний довод его несколько успокоил.
— Лишишься пенсиона, тоже не беда, — продолжал он. — Когда я умру, мое состояние перейдет к тебе. Только пока я жив, не посягайте на него, — видя, как оно преумножается, я радуюсь, точно мать на свое дитя.
4 сентября
Сулимов произвел на меня гнетущее впечатление. Мама очень изменилась. У Пильской вконец испортился характер. Она выходит за Морозковича, говорит: ворчать не на кого и не с кем вечера коротать. В Сулимове все обветшало, пришло в негодность и хотя наружно ни на конюшне, ни на кухне никаких перемен не заметно, и прислуги столько же, сколько было, но заведенный издавна порядок потерял смысл. Отсутствие хозяйского догляда ощущается и в доме, и в саду. Признаться, жить с мамой мне было бы трудно. Она плачет целыми днями, молится, жалуется на судьбу и неблагодарность барона, который не оставил завещания.
Сразу же по моем приезде она осведомилась про Опалинского и как-то странно при этом посмотрела на меня. Я отвечала, что ничего не знаю о нем, но она, кажется, не поверила. Когда с тем же вопросом ко мне подступилась Пильская, вспомнив Стася, я расплакалась, и они оставили меня в покое. На груди в медальоне я храню его волосики.
Львов, октябрь
У меня пропала охота вести дневник. Да и в самом деле, к чему это, когда у меня нет ни планов, ни надежды на будущее, и вообще я ничего уже не жду от жизни. Правда, двадцать с небольшим лет считается молодостью, но я чувствую себя древней старухой. К счастью, в городе оказалось много старых знакомых, подруг по пансиону. Жаль, Адели нет, они с мужем засели в деревне. Зато здесь Юзя, Антося, Флора и другие. Когда вчера лакей доложил о графине, прочтя на визитной карточке совершенно незнакомую фамилию, я не знала, принять ли ее, и подумала: наверно, недоразумение. Но тут распахнулась дверь, и в комнату с громким смехом вбежала Юзя, а за ней вошел tire a quatre epingles[59] господин преклонных лет — лысый, с довольно солидным округлым брюшком. Я была в полном недоумении. Оказывается, гусар — золотая мечта ее юности — подался в Венгрию, и место его занял граф, из числа тех, о ком с сомнением спрашивают: «Il est comte? Est-il noble?»[60] Завладел ли он также сердцем красавицы Юзи, не знаю. Граф помалкивал, словно боясь сказать какую-нибудь несообразность. Юзя помыкает им, — впрочем, престарелые мужья обычно под башмаком у молодых жен.