Отец молчал, по-прежнему пристально глядя на нее.

— Ты ушел и ничего не сказал. Почему ты оставил меня? Потому что не простил? Ведь ты не уйдешь теперь без меня? Ты возьмешь меня с собой, правда?

Отец не отвечал. Эрика заплакала, положив лицо в его руки. И руки отца вдруг перестали быть ласковыми, отяжелели и похолодели. Эрика подняла голову, перед ней сидел совершенно незнакомый мужчина, с широко открытым черным ртом. Эрика отпрянула, резко встала: «Кто вы? Что вам здесь нужно?»

Человек поднялся из кресла, тело его оказалось совершенно прозрачным, подошел к стене, почти слился с нею, и уже исчезая в неожиданно размягчившейся плоскости, твердо, как команду, произнес: «Убей себя!»...

В комнате отеля — тяжелые шторы, закупоренные окна и стерильная спокойная чистота, которую придется потревожить. Она подошла к окну, раздвинула шторы. Как сияет день! Как упоительно парит птица! И небо почему-то усыпано фиалками... Ах да, Офелия сплела себе на смерть фиалковый венок, казалось, не было невинней жертвы, но беспощадно зло, настал и твой черед. Кто защитит тебя, не испросившей ни разу милости у Бога? Поздно... Все жизни кончатся в одной, а кто останется дочувствовать за них и домолиться?

Не жаль тела, дом, занятый врагом, — не твой дом и подлежит уничтожению. Что физическая боль в сравнении с душевной? А душу жаль… И, подчиняясь неосознанной потребности, не знавшая ни одной молитвы, прошептала: «Господи... Прости...». Потом поднялась на подоконник, выпрямилась, моментально почувствовав, как солнце, как будто давно ожидавшее ее появления, обдало с ног до головы жарким пламенем, далеко отодвинулся, не принявший в свою непонятную игру мир, напряглось, до судорог, и окаменело все внутри, и, помогая руками, она навалилась этой каменной тяжестью на стекло, ощущая его хрупкость. Вдруг ей показалось, что кто-то позвал ее, ласково, протяжно. Она оглянулась — никого, но все же спустилась вниз и оглядела комнату.

Солнечный свет обильно осыпал ее всю золотистой пылью — шкаф, кровать, стол, вазу с красной гвоздикой на коротком стебле, блокнот, ручку, но прежде значимые и полезные вещи виделись ей теперь будто издалека, словно отраженные в тусклом зеркале. Она села к столу, вырвала листок из блокнота и написала короткое письмо, потом снова притянула стул к окну и встала на него, опершись коленями на гладкий подоконник. Ее поразило то, что вместо ясного, чистого неба перед ней вдруг обнажилась темная бездна с широкой, вертикальной дорогой, тянущейся вниз и похожей на туннель. На мгновение ей показалось, что это в глазах у нее потемнело, однако в следующее — отчетливо увидела, как чьи-то бледные гигантские тени отталкивающе проступили из воздуха, и ей стало жутко. Она отшатнулась, но — что это? — опережая и покрывая мрачное видение ярким сиянием, стремительно и уверенно летел к ней навстречу сверкающий ангел с невыразимо знакомым, родным ликом.

— Рика, Рика, я — здесь, я — с тобой, не уходи,— услышала она голос, и отчетливое эхо повторило: — Не уходи! Жди меня!

— Ты нашла меня, Несса, сестренка моя, — выдохнула Эрика с облегчением и прошептала. — Я жду тебя, я не уйду, я жду...

Словно очнувшись от кошмарного сна, она отстранилась от окна, но в то же мгновение кто-то сильно и тяжело толкнул ее в спину, и, потеряв равновесие, за секунду перед падением страшная, нечеловеческая догадка пронзила ее — догадка о том, что кому-то властному и ненавидящему, с кем незримо и полуосознанно она боролась долгие годы и кому в конце концов проиграла, нужна была ее жизнь — нужна была для того, чтобы лишить ее даже последней надежды на спасение...

* * *

Эрика выпала из окна отеля в тот час, когда Ванесса, гуляя в тихом безлюдном парке, обдумывала идею возвращения домой, в Россию. То же небо, что приняло ее сестру в свое лоно, простиралось и над нею: только с земли свет его казался более густым и менее постижимым, чем с высоты птичьего полета. А позже вечером, когда миссис Харт не вернулась с дочерью, которую должна была забрать из «Желтого круга» еще после полудня, и тревога не унималась, и пульс неровно дергался даже в пальцах рук, и страшное предчувствие сковало сердце, и не хватало духу подойти к телефону, чтобы набрать номер Кристины и узнать, в чем дело. Но все же, преодолевая чудовищную неподвижность, Ванесса встала и через несколько секунд увидела входящую Элеонору Харт, совершенно одну, и как-то вдруг высохшую, уменьшившуюся до неузнаваемости и с опущенной головой; рванулась к ней навстречу, уповая на опровержение, готовая к чему угодно, только не к худшему, и та, не поднимая лица, проходя мимо, как будто и не видя ее, незнакомым, не своим голосом, бросила: «Не думаю, что теперь вам есть смысл оставаться в этом доме...» — и закрыла за собой дверь...

«Дорогая моя Несса, я вышла из жизни, как будто невероятная сила вытолкнула меня в другую реальность, — писала Эрика в предсмертном письме. — О, если бы ты была сейчас рядом, и я могла бы все тебе объяснить. Мне кажется, ты одна могла бы защитить меня! Но в одиночку я не в состоянии больше сопротивляться судьбе — моя ли это судьба? Ты знаешь, может, ты только и знаешь, как я любила жизнь. Но разум мой изъеден неисправимо: эти прыжки сознания — подсознания... Мне не убежать от них... И следующего витка я не выдержу, каждый следующий, как другая, более крепкая петля, которая затягивает все туже. И невыносимо надоели лекарства. Я отдала им двадцать своих лет, и каждый день начинала родами. Так хочется вырваться из безумия в бесстрастную стратосферу и улететь далеко-далеко... Жаль, что там не будет тебя, совесть моя земная...

Прощай, твоя сестра Рика.

Живи за меня. Это я тебе завещаю. Завещаю тебе и мое несбывшееся желание — умереть в старости в окружении детей и внуков».

Часть II

Глава 14Погоня

Я бегу от отчаяния, но оно преследует, не отступая. Сворачиваю с дороги, чтобы пересидеть в укромном, тихом месте и прийти в себя, и, кажется, мне удается это на время, но потом опять слышу за собой его тяжелое дыхание; и тогда я меняю имя, судьбу, внешность, страну проживания, но, словно хищник намеченную добычу, оно узнает меня и здесь и, насмехаясь над загнанностью моею, набрасывается, предвкушая уже скорую победу. Откуда ждать спасения? Кто защитит меня? Ведь бежать больше некуда.

Непоправимые ошибки совершает человек, сломленный отчаянием, но ведь в этом и состоит коварная цель — загнать и запутать. Из всех врагов человеческих — ревности, зависти, злости — отчаяние мне ненавистно больше всего. Оно отнимает добрую волю, мутит разум и требует жертвы. И если ты не жертвуешь собой, то отдаешь на откуп кого-то другого...

— Васса, чего ты боишься больше всего? — спросила я однажды.

— Да вот того и боюсь, что, как бы перед Богом и людьми не осрамиться, когда самой тяжко станет, скажем, болезнь там, Господи, помилуй, какая или еще хуже — для души соблазн. Так-то живешь, живешь, и не знаешь, на что годен, а, случись чего, потом только и видно — та кума, аль не та, — отвечала Васса. — Вот того и боюсь, Ваня, чтоб не оказалось, что «не та»...

* * *

Миссис Харт винила (о чем ни разу не обмолвилась вслух) Ванессу в гибели Эрики. Считала, что возбуждение, вызванное их дружбой и восторженной привязанностью, оказалось непосильными для больной психики дочери. Но что были те молчаливые, холодные упреки в сравнении с бременем, которое взяла на себя сама Несса! Конечно, не появись она в жизни Рики, самоубийства могло не быть... Во всем, во всем только ее вина. И что же в ней такого, что все, кого она способна любить, уходят от нее навсегда? Как нестерпимо одиночество... Эрика захлебывалась им каждый день. Хотя всегда пребывала в окружении людей. Но вот Васса, жившая одна, не ощущала себя одинокой. И Дед, в одиночку прошедший через страшные испытания, не был одинок. Значит, есть невидимое, спасительное родство с миром, ощутимое иными и недоступное другим. Сама Ванесса принадлежит к тем, вторым, отщепленным от целого, и беспомощной щепкой кружит в жизненном пространстве, втайне пытаясь пристать, прилепиться к чему-нибудь надежному и опереться.