Все вышло как нельзя удачнее. Огородников попал на редакционное чаепитие, а в дипломате у него лежала куча редких лакомств, все больше в импортной упаковке. Он извлекал их, как заезжий фокусник, под восхищенный ропот дам. Он был неотразим и сознавал это.

Его принимали как знаменитость, только что с ложечки не кормили.

— А мы на днях видели вас в программе «Время», — щебетала одна.

— А на дипломатических обедах тексты речей вам заранее дают или вы сходу переводите? — льнула к нему другая.

— А правда, что по смертности синхронные переводчики стоят на втором месте? — ахала третья.

Он устало улыбался — о, эта его усталая улыбка! — что было красноречивее любого ответа.

— Извините, Олег Борисович, что спрашиваю, но, как говорится, принесли?

— Принес, принес. — Огородников похлопал по дипломату. — И второй экземпляр, и третий.

— Прекрасно, — одобрила завредакцией. — Сроки поджимают, одна надежда на вас.

Он не успел рта раскрыть, как в воздухе запахло сладким ладаном:

— Могу себе представить, какой это перевод!

— Хоть завтра в типографию.

— Квинн, знаете, моя слабость. Я собрала все, что у нас выходило. Даже этот рассказ, помните? Про собаку Хемингуэя, которая лаяла столько раз, сколько он выпивал рюмок. А эта вещь тоже о духовной драме художника?

— Д-да. В известном смысле. Книга о. об этом хорошо сказал сам Квинн в дарственной надписи. вот, можете посмотреть, — он протянул книгу, которая, как реликвия, пошла гулять по рукам.

— Чур, я читаю перевод первая! После, разумеется, Киры Викторовны, — горячая поклонница Квинна одарила заведующую редакцией лучезарной улыбкой.

— Я следующая!

— Я — за Светланой!

— Девочки, девочки, — барственно вмешалась заведующая. — Сначала, согласно инструкции, читает ведущий редактор. А где, кстати, Ольга Михайловна? Что-то я ее, как говорится, не вижу.

— Она в библиотеке. Я ее потороплю, — вызвался кто-то.

— Нет-нет, зачем же, — попробовал протестовать Огородников, но дама уже набирала номер.

— Будьте добры Ковалеву. Ольга Михайловна, к вам автор. — Выслушав встречный вопрос, дама выразительно посмотрела на Огородникова. — Еще какой!

Все истолковали это однозначно и обменялись взглядами с многослойным подтекстом.

— Олег Борисович, я слышала, вы жили в Харбине?

— Правда? Ой, расскажите, Олег Борисович!

— Ну что вам рассказать, даже не знаю. Там многое, даже внешне, иначе, чем у нас. В Китае, например, вы не увидите на улице или в общественном транспорте целующихся. Китайцы считают, что целоваться неприлично.

— Вот так, девочки! — вырвалось у одной из дам лет пятидесяти.

— Даже на свадьбе? — недоверчиво спросил кто-то.

— На свадьбе подвешивают яблоко на ниточке, и молодые должны укусить его с двух сторон. Неожиданно человек дергает за ниточку, и молодые сталкиваются лбами. По-нашему — «горько».

— Ну, это не то.

В комнату вошла девушка лет двадцати пяти.

— А вот и Ольга Михайловна, красавица наша.

Огородников с улыбкой поднялся навстречу:

— Прекрасна, как ангел небесный.

— Как демон, коварна и зла, — пустила шпильку одна из дам.

— Ты, Олечка, с нашим автором поласковее, — попросила поклонница Квинна.

— Постараюсь. Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда.

Пока молоденькая редакторша искала рукопись, «чай» начали понемногу сворачивать.

— Ну как вам? — поинтересовался Огородников.

— Вы о романе или о переводе?

— А что, вы эти субстанции разграничиваете? — благодушно поиронизировал он, размягченный оказанным ему в редакции приемом.

— Понимаете. — Ольга Михайловна задумчиво перебирала листы рукописи. — Как бы вам объяснить.

— Словами, — подсказал он.

— Да, — улыбнулась она растерянно. — Да, да. Вот, например. — Она нашла отмеченное в рукописи место. — В оригинале: «Его пассивность напоминала застывший катаклизм». И у вас так же.

— Это плохо?

— Плохо.

— Но ведь так у автора. По-вашему, я должен сочинять за него?

— За себя, Олег Борисович. За себя. Что хорошо на одном языке, совсем иначе может прозвучать на другом.

— Вы объясняете это. мне?

В комнате вдруг стало очень тихо. Лишь один раз звякнула на блюдце чья-то чашка.

— Простите, но устный перевод и литературный — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Здесь свои законы.

— Да что вы?

Снова тяжелая пауза.

— Может быть, вы заберете рукопись домой и там спокойно. Я все отметила на полях.

— Зачем же. Я весь внимание.

Еще не поздно было выйти в холл и в уютных креслах побеседовать с глазу на глаз. Но в двадцать пять легче опровергнуть теорию относительности, чем сообразить такую простую вещь.

— Вот опять, — она зацепилась за новую фразу, — вы переводите слова, а не смысл, и получается: «Девушка приложила руку к личику своего сына».

— И в чем же тут криминал?

— Как, вы не понимаете?

— Представьте, нет.

— Но. — редакторша пошла пятнами, — но ведь если у нее есть сын, то. то она не девушка.

Старшие коллеги Ольги Михайловны захихикали, как школьницы.

Огородников молчал.

— Вообще у вас много неточностей. Возьмите сцену на корабле. У моряков же свой язык. Не лестница, а трап, не кровать, а койка. И вашему повару на корабле делать нечего. А все эти «испустила вздох» вместо «вздохнула» или «сделала покупку» вместо «купила». Почему вы не пишете так, как сказали бы сами? Вы проверяйте на себе. Слова, фразы. Вы ведь замечательно переводите фильмы, я слышала. Остроумно, легко. И слова находите свои, а тут.

— Копирую чужие?

— Вот-вот. А перевод — это не зеркальное отражение. Зазеркальное. И похоже, и непохоже. Фантазия на тему, если хотите.

— А вам не кажется, что нас далеко может завести ваша фантазия?

— Но я же не предлагаю искажать мысль. Или интонацию. Надо сказать все то же самое, только как бы от своего имени.

Она все больше воодушевлялась.

— Это как у актера. Чужие вроде слова, а начнешь говорить. твои! Но чтобы они стали твоими, надо их сначала на зуб попробовать, на языке покатать.

В углу кто-то фыркнул. Это вернуло ее на землю.

— А иначе, — усмехнулась она, — это будут не живые слова, а жвачка. Вот послушайте, — она опять уткнулась в злополучную рукопись. — «Это была защитная мышечная реакция его тела, которая контролировала его трясущиеся члены и позволяла спокойно и ровно вести автомобиль.» И на таком вот уровне — весь текст «от автора». Диалоги еще туда-сюда, сказывается опыт перевода устной речи, но как доходит до описаний. караул! Караул, Олег Борисович. А ведь автор выражается на нормальном языке. Вполне по-английски.

— Если я вас правильно понял, я выражаюсь не по-русски?

— Да! — почему-то обрадовалась редакторша. — Именно! Смотрите, — она тыкала карандашом в отчеркнутые места. — «Она чувствовала, что он совсем пьян», «она, чувствовалось, его совсем не любила». И так на каждой странице. Можно подумать, в Америке чувствуют гораздо интенсивнее, чем у нас.

— А это не так? — несмотря на все свое раздражение, он разглядывал ее с такой бесцеремонностью, что она смешалась.

Окрестные дамы самозабвенно отдавались творческому процессу.

— Не так, — последовал тихий, но твердый ответ. — Английское I feel это и «по-моему», и «мне кажется», и.

— Да, конечно, — он по-прежнему изучал ее холодным оценивающим взглядом, как кобылу на ринге.

И тут она взорвалась:

— Но самый мой любимый пассаж вот этот: «Ты прав, тудыть тебя растудыть, все о’кей». Отличный коктейль из Оклахомы и Урюпинска!

— Оля, — укоризненно произнесла одна из дам.

— Вы извините ее, Олег Борисович, — подала голос заведующая, — редактор она у нас молодой, неопытный.

— Отчего же. Из молодых да ранних.

Ольга Михайловна резко встала. Огородников тоже.

— Простите, — сказал он. — Но у вас редкий дар. Как у Ллойд-Джорджа. Увидев пояс, он не мог удержаться от того, чтобы не нанести удар чуть пониже.