Она помолчала, глядя, как он укладывает в папку внушительную стопку бумаги.

— Хотите, я попробую доработать вашу рукопись?

— Это очень напоминает мне слова, сказанные Бетховеном одному композитору: «Мне понравилась ваша опера. Я, пожалуй, положу ее на музыку».

Уже в дверях он вдруг вспомнил что-то.

— А как бы вы это перевели? «Его пассивность напоминала застывший катаклизм».

— Я? — Она на секунду задумалась. — Я бы сравнила бездеятельность героя с дремлющим вулканом.

Кабинет доктора Раскина.

— А может, она сгустила краски? — спросил доктор.

— ?

— Ваша красотка редакторша. Примерчики понадергала? Перед коллегами красовалась? Может, перевод как перевод? И ни к чему все эти мерехлюндии?

— Она. кое в чем права.

— Кое в чем, — мгновенно среагировал Раскин. — Значит, в чем-то — нет? Значит, стоило побороться? Вы боролись?

— Как вы себе это представляете? По-приятельски взять за горло директора издательства? Просить другого редактора?

— Зачем другого? Ведь она, Ольга эта Михайловна, вызвалась доработать рукопись, так? Что, не так разве?.. А-а, амбиции не позволяют. Тут одно из двух: либо дело, либо амбиции. А если гордость паки унижения, так уж несите ее, свою гордость. Как несет грузинка на голове кувшин с водой. Темплан, деньги, слава. о чем вы, господа хорошие? Я несу свой кувшин. Как ни в чем не бывало. Мне главное не расплескать.

— Как ни в чем не бывало?! — Огородников вскочил со стула. — После всего, что она там понаписала?!

— Где «там»?

— На полях! Красным! «Так воссоздавать любовную сцену может только тот, кто забыл, как это происходит». После этого нахлобучить на голову кувшин? И по военно-грузинской дороге?

— Сядьте. Сядьте и успокойтесь. — Раскин внимательно посмотрел в эти запавшие полубезумные глаза. — Как же я сразу не догадался? Вы сделали какую-нибудь глупость. сваляли дурака, — он разговаривал сейчас с Огородниковым, как заботливая мать с ребенком. — А теперь мучаетесь, места себе не находите. Да? Расскажите, легче будет. По себе знаю.

Огородников сидел в чужой квартире, на кухне, опустив лицо в ладони и монотонно раскачиваясь взад-вперед. Со стороны могло показаться, что у него невыносимо болит зуб.

Из спальни, на ходу застегивая молнию на юбке, вышла Ольга. Остановилась в прихожей перед большим зеркалом, стала приводить себя в порядок. Один раз обернулась — Огородников качался, не меняя позы.

Ольга прошла на кухню, принялась готовить кофе.

Оба молчали.

Она разлила кофе в две чашки, одну поставила перед гостем.

— Простите, я не спросила. Вам без сахара…

— Спасибо.

— …или с сахаром?

— Да.

— Сама я…

— Я тоже, Ольга Михайловна… Оля…

— Не надо. Я понимаю, Олег Борисович, все это так. Когда вы позвонили, я по вашему голосу поняла, что…

— Правда?

— А потом сказала себе: да ну, глупости. Взвинчен, расстроен, все же понятно. Я до последней минуты. уже здесь. не думала, что этим кончится.

— Вот именно… этим.

— Олег Борисович, пейте кофе и не мотайте себе душу. С кем не бывает.

— Со мной, например.

— Тем более. Значит, это я…

— Да причем тут вы!

— Ну как же. В такой момент… сказать…

— Что не ожидали такой прыти от такого вялого автора? Да уж, легко и изящно. В стиле ваших лучших замечаний на полях. А главное, что обидно, опять вы оказались правы! В самую точку!

— Тише. Вечер какой. Спугнете.

— Странная вы, Ольга… Михайловна. То с шашкой наголо, а то…

— А вы?

— Я?

— Вы какой?

— В исповедники себя предлагаете?

— Почему бы и нет?

— Одного стриптиза моего мало? Не насмотрелись? Смею вас уверить, внутри для вас еще менее интересно, чем снаружи. Так что не стоит вам залезать в эту рукопись. Или вы, может быть, думаете, что в ней на каждой странице выделено курсивом — «ваша кровать»? То есть, простите, «койка». Хотя мы, кажется, не на корабле.

— Уходите, сию минуту уходите.

Огородников неловко встал и смахнул со стола свою чашку. Чертыхаясь, бросился подбирать осколки.

— Да что же это! Господи! Что же это! — повторяла Ольга, отвернувшись к окну.

— О чем, интересно, она подумала, когда вы ей позвонили?

В кабинете, после того как шторы были совсем задернуты, воцарился полумрак. Горела настольная лампа. Огородников теперь лежал на узкой кушетке, в несколько принужденной позе, Раскин же стоял в изголовье, и это еще больше сковывало лежащего.

— Почем я знаю?

— Не знаете?

— Мало ли.

— А вы мысленно прокрутите еще разок. «Когда вы позвонили, — сказала вам Ольга Михайловна, — я по вашему голосу поняла.» Тут вы ее перебили: «Правда?» Значит, поняли, что чутье ей правильно подсказало… что? Что именно?

— Не помню. Может, подумал, что она догадалась. Что я не из-за рукописи хочу прийти. То есть… не только из-за рукописи.

— А из-за нее, симпатичной молоденькой редакторши.

— Ммм, — неохотно признался Огородников.

— И эта ее догадка была вам неприятна.

— Да.

— Тем более если она связала это с рукописью: сначала роман со мной. а там, глядишь, плавно перейдет ко второму.

— Бред сивой кобылы в лунную ночь. Вы-то, надеюсь, понимаете, что у меня тогда и в мыслях не было.

— Не было, понимаю. Было другое. Взять реванш. Отыграться. К сожалению, при пустых трибунах, зато на чужом поле и безоговорочно. Уложить ее, такую независимую, такую гордую. Ах, я забыл, говоришь, как это бывает? Ну, так смотри же. Доказать хотя бы в этом свое превосходство. И уйти по-английски. Не прощаясь. Могло получиться очень даже эффектно — но не получилось. Перегорели. «С кем не бывает», — как сказала ваша избранница.

Огородников нашелся не сразу.

— Ждете, что я скажу «да»?

— Олег Борисович, я ведь не следователь, которому непременно надо выбить из вас признание своей вины. У меня, можно сказать, задача бульдозериста — расчистить завалы. Вот ваше подсознание, — рассмотрели? Тогда будьте реалистом: и вокруг вас не одни жабы, и вы не Дюймовочка.

— Не жабы? Да никакой жабе с ее одной извилиной не придет в голову то, до чего додумалась моя многоумная дочь! Так что давайте оставим в покое жаб, крокодилов и попугаев. Кто может сравниться с человеком, этим венцом творения!

— Согласен. А поконкретнее?

— Можно и поконкретнее. Вообще-то это надо было видеть, это никакими словами не передашь…

Начало было довольно мирным. Все прошли в кабинет.

— Чай, кофе? — предложила Вера.

— Я думаю, молодой человек предпочтет что-нибудь покрепче по такому случаю. — Огородников плеснул немного коньяку в два изящных стакана. — За знакомство. Мы ведь толком еще не познакомились.

— Хорек, — ответила за парня дочь.

— Для тебя он, может быть, хорек, но мы с матерью хотели бы.

— Тебя как зовут? — повернулась Тина к парню.

Тот тупо на нее уставился.

— Мне это нравится, — подала голос Вера. — Привела в дом «жениха» и даже не удосужилась.

— Не заводись, — поспешил вмешаться Огородников и снова переключился на гостя. — Так за знакомство?

Хорек так же тупо воззрился на протянутый ему стакан.

— Он не пьет, — объяснила дочь.

— А вот это одобряю.

— Он колется.

— Та-а-ак! — угрожающе протянула Вера.

— Не видишь, кумар у него, — продолжала дочь, — никак врубиться не может. Зря я его приволокла.

— Ну почему же, — в голосе матери появился опасный сарказм, возможно, наигранный. — Ты думаешь, нам неинтересно, чем увлекается твой герой? А может, вы вместе. — она осеклась, пораженная внезапной догадкой. — Ну-ка, покажи руки!

— Че-во?

— Руки!

Дочь, пожав плечами, вытянула руки.

— Разведи пальцы!

Тина усмехнулась. Развязала один кед, надетый на босу ногу, и грохнула ножищу на стол.

— Ты что? Совсем уже?