— Сейчас, чтоб ты знала, колются в пятку. Всё? Медицинское освидетельствование закончено? — Она спустила ногу на пол и начала обуваться.

— Ты тоже на заводись, — Огородников продолжал выступать в роли миротворца. — Мать тебе добра желает. Не до глупостей, знаешь. Впереди десятый класс — дело серьезное. А на тебя посмотреть.

В этот момент позвонили в дверь.

— Ага, — вроде как обрадовалась девушка, — вот и второй.

Она впустила странное существо, по виду девицу, с болтающейся на боку консервной банкой, заменявшей, надо полагать, дамскую сумочку.

— Молоток есть? — первым делом спросило существо, игнорируя присутствующих.

— Че-во?

— Молоток, ну?

— Опять ты со своими шуточками. Вот, — она повернулась к родителям, — это Рик.

— Мужчина? — как-то глупо спросил Огородников.

— Да уж наверно не женщина, если заделал мне ребенка. Ну, чего стоишь?

— Хорек-то, гляди, совсем плохой. — Рик взял Хорьковый стакан, понюхал. — Без «добавки» он пить не будет, — пояснил для непосвященных и, интеллигентно присев, начал смаковать коньяк.

— Это такой юмор? — спросила Вера.

— Хорек правда не по этому делу, — еще раз заверил ее Рик. — С наркотой если, тогда да.

— Ты беременна? Вот от этого?  — Вера смотрела на дочь.

— Клевая штука, — похвалил Рик коньяк.

Потянул носом и неожиданно чихнул.

— Пардон. — Он отогнул крышку консервной банки, извлек носовой платок, деликатно высморкался. После чего так же неспешно и с достоинством проделал обратную операцию.

По крайней мере два человека проявили неподдельный интерес к его манипуляциям.

— Или от этого,  — дочь мотнула головой в сторону Хорька. — В общем, пускай скидываются.

— Скидываются? — переспросила Вера. — Ты что-нибудь понимаешь? — это уже относилось к мужу.

— Придуриваются. что, не видишь, — без особой уверенности произнес Огородников.

— Прошу внимания. И-и-и.

Рик хлопнул себя по правой груди, и та с оглушительным треском сплющилась.

— Неслабо, да?

— Я платить не буду, — гнула свое дочь. — Принципиально. На крайняк, одну треть. Пусть подавятся.

Хорек, придя в себя, потянулся к левой груди Рика, но тот был начеку. Поднявшись с корточек, он с чувством объявил:

— Лично я готов выйти замуж за вашу дочь.

— Я тоже, — качнувшись, поднялся следом Хорек.

— Я сейчас сойду с ума, — сказала Вера очень уж будничным тоном. Видимо, у нее отпали последние сомнения, что перед ней разыгрывается хорошо отрепетированный спектакль.

— У нас содовая осталась? — спросила дочь.

— Но с этим, — Рик послюнил пальцем воображаемые купюры, — у меня недобор. — Он снова сел.

— У меня тоже. — Хорек последовал его примеру.

Вера налила полстакана коньяку и залпом выпила.

Тина вздохнула:

— Черт с вами, гоните половину и отваливайте.

Рик опять полез в свой консервный ридикюль и достал оттуда грецкий орех. Попробовал разгрызть.

— Молоточек бы, — он вопросительно взглянул на Веру.

— Там, — она кивнула в сторону кухни. — Над столиком, увидишь.

Рик удалился танцующей походкой, словно подчиняясь направлению, указанному его левой грудью.

— Тебе не кажется, что у твоих приятелей дурной вкус? — заметила дочери Вера.

— Тебе видней. по «приятелям» ты у нас специалистка.

— Как ты с матерью разговариваешь! — Вера изобразила на лице праведное возмущение.

— Вера.

— Что «Вера»? Что «Вера»?

Раздавшийся на кухне треск заставил ее вздрогнуть.

И тут Хорек запел. Трудно сказать, треск или что-то другое послужило для этого сигналом, но взгляд его вдруг стал осмысленным, а дикция внятной.

— Если ты не прекратишь сейчас же этот балаган. — повернулась Вера к мужу.

— Восемь недель, — как бы сама себе говорила девушка, а возможно, и не девушка, вопрос пока оставался открытым. — Погоди. сегодня пятнадцатое? — она загибала пальцы, что-то бормоча вслух. — Еще четыре дня набегает. Вот рожу вам всем назло, тогда увидите.

Но никто этого не увидел, потому что погас свет.

И ввалился огнедышащий монстр.

Был общий шок. В первые мгновения едва ли кто-то понял, что это Рик, у которого во рту тлела скорлупа от грецкого ореха.

А машина все мчала, не сбавляя скорости. Из динамиков звучало:

Иисус был мореплаватель,

когда Он по воде шел,

а вокруг тонули люди,

и сказать «Камо грядеши?»

так хотелось, но Он ждал.

Когда ж устал Он видеть смерти,

крикнул Он: «Быть вам отныне

на воде, яко на тверди!»

Но Он сам был обречен,

и вот, забытый небесами,

одинокий, жалкий, Он

пошел на дно

под грузом бед людских,

как камень.

И, забыв про все на свете,

ты готов идти за Ним,

и ты рад Ему поверить:

Он ведь мысленно назвал тебя своим.

— С этим грецким орехом во рту, вы правы, пожалуй, вышел перехлест, хотя… — Раскин отвел край шторы. За окном начинало смеркаться. Огородников, похоже, освоился в непривычной обстановке, лежал, закинув руки за голову. — Каждый развлекается, как умеет.

— Если бы это была ваша дочь…

— Если бы это была моя дочь, — перебил его Раскин, — я бы не положил ее в больницу. Или вы не знаете, что аборт, если женщина не рожала, может сделать ее бесплодной? Я понимаю, для вас, в отличие от этих юнцов, деньги не проблема.

— Послушайте…

— С удовольствием. И первым делом я хочу от вас услышать, чем вы так успели насолить своей единственной дочери.

— Я?

— Вы, ваша жена. Сами же сказали: она это нарочно. чтобы на нас с Верой отыграться. Вот я и спрашиваю: за что?

— Вы меня поняли слишком буквально.

— А все же?

— Уж, наверное, не за то, что не потворствовали ее истерикам.

— Истерикам?

— В детстве. когда ей было года три-четыре. Любила она. устраивать домашний театр.

— Расскажите.

— Да нечего рассказывать. Ну, читал ей как-то раз Пушкина. «Сказка о мертвой царевне». Кончил читать — она рыдает в три ручья. «Ты что, спрашиваю? Все же хорошо кончилось». Она совсем зашлась. Примчалась Вера: «Тина, доченька, почему ты плачешь? Ты на что-то обиделась?» А она: «Соколко.» Давится, ничего больше сказать не может. Кое-как разобрались. Соколко — это лохматый пес, что издох, съев отравленное яблоко. Вот она и рыдала: как же так, царевну оживили, а про собачку все забыли.

— Что было дальше?

— Успокаивали ее, а она еще больше. Настоящая истерика. Ну Вера и скажи: если ты, говорит, не прекратишь, папа тебе никогда больше не будет читать сказки.

— И что же, вы исполнили эту угрозу?

— Я говорил Вере: не надо так уж…

— Стало быть, исполнили.

— Примерно месяц я ей ничего не читал.

— А потом?

— Когда жены не было. Но Тина как-то… не знаю… и слушала, и не слушала. Не так, как раньше. Потом все вошло в нормальную колею. Дети не злопамятны. Не то, что мы.

— Возможно. Но душа у них устроена точно так же.

— Вы о чем?

— Прошло тринадцать лет. Крепко же сидит в вас эта заноза. А в ней? Вас и вашу жену бесит, что она врезала в своей комнате замок. Что обо всех ее делах вы узнаете последними. Так ведь она не хочет читать вам сказки. Теперь она не хочет. А заставить нельзя. Что такое сказки? Простодушный лепет, секреты на ушко. А секреты на ушко выбалтываются самым-самым близким. Так что с воспитательными мерами вы тогда, боюсь, перестарались.