— Иными словами, время от времени тебе плюют в лицо, а твоя жена прыгает в постель к первому встречному.

— Примерно.

Огородников поднялся. Молча отсчитал несколько купюр, положил на стол. Так же молча направился к выходу.

— До встречи, — улыбнулся Раскин.

Огородников остановился.

— Следующей встречи не будет.

— Зачем же вы оставили в углу свой зонт?

— Что?.. В самом деле. Забыл.

Он вернулся за зонтом.

— Нередко мы забываем то, что хотим забыть. Что нам уже приелось, чем не дорожим. А то еще бывает. нам нужен предлог, чтобы вернуться.

— Ваше открытие?

— Дедушки Фрейда. Вот, взгляните.

Раскин сдвинул занавеску, за которой обнаружился целый склад забытых вещей.

— Как видите, большинство моих пациентов не прочь еще раз заглянуть сюда на огонек. Но если у вас не возникнет такого желания, тем лучше. Значит, появились другие, более естественные. Я не имею в виду чтение политической колонки. Почаще улыбайтесь, Олег Борисович. Как сказал один остроумный человек, красиво жить — значит пройтись по земле этаким принцем, раздавая наливные яблочки направо и налево. А красиво умереть — значит доесть свое последнее яблоко и громогласно объявить: «Больше не лезет, остальные съедите на моих поминках».

— Всего доброго, доктор.

— Всего доброго. А то слетайте на Гавайи.

— Куда? — Огородников решил, что он ослышался.

— На Гавайи. Возьмите за дочь хороший выкуп, продайте душу дьяволу или сэкономьте на спичках. В общем, раздобудьте денег и — на Гавайи. Не знаю, как там было у Лазаря, а у вас определенно есть шансы воскреснуть.

И вот он мчал по загородному шоссе, то и дело сверяясь с чертежом, набросанным на обороте визитки. В голове звучало:

Если ты велишь,

чтобы я умолк,

пусть наступит тишь,

я исполню долг,

дам обет молчать,

затаюсь, как мышь,

и спою опять,

если ты велишь.

Если ты велишь

мне отставить лесть,

нынче же услышь

все как есть,

нынче же услышь —

с нами благодать,

если ты велишь

тебе не лгать.

Следуя указателю, он свернул на узкую асфальтовую дорожку и сразу очутился в зеленом тоннеле из кустов боярышника и жимолости.

Если ты велишь,

если снизойдешь,

пусть щебечет чиж

и лепечет рожь,

может, не сгноишь

грешников своих,

если нас велишь

сохранить в живых.

Впереди показался форт: мощная кирпичная кладка, узкие бойницы, зеленые ворота с красной звездой. Он сбавил скорость.

А нельзя без мук —

быть посему,

дай лишь сбиться в круг

стаду своему,

легче так смотреть,

как ты нож востришь,

легче встретить смерть,

когда ты велишь.

Он подъехал к форту, заглушил мотор. Хотел уже выйти из машины, когда взгляд его упал на фанерный щит, прикрепленный над воротами:

ШКОЛА СМЕХА

Рука его словно прилипла к ключу зажигания.

Человечек с замашками массовика-затейника вел Огородникова по внутреннему дворику, давая на ходу пояснения.

— Они и наморднички нам, ха-ха-ха, оставили. го-го-го-го-го, го-го-го, го-го-го-го, — прогундосил он в противогазе. — Узнали? Хе-хе-хе. «Песня про купца Калашникова»! — Он весь светился от собственной шутки. — А вот тоже… наша пушечка-развлекушечка… внимание… за-ря-жа-ем… пли!

Нагнетая воздух насосом, он выдул из ствола резиновую толстуху.

— Формы-то, хо-хо-хо! Наши жены — пушки заряжены! Бережем, так сказать, и умножаем.

— Так это была артиллерийская школа?

— Была, да вся вышла. А таперича — Школа Игр, Забав, Обманов и Дурачеств, сокращенно, хе-хе, ШИЗОИД. Так что добро пожаловать, э… запамятовал.

— Олег Борисович.

— Ух ты! А я — наоборот.

— Борис Олегович?

— Семен Семеныч!.. Ха, ха, ха. Артистический псевдоним — Семга!

Посреди плаца в огромной луже явно искусственного происхождения стояли два человека. Каждый старался посильней ударить или толкнуть соперника, чтобы опрокинуть его в лужу, а так как ноги у них были связаны, то это им часто удавалось. Вид у обоих был жалкий, а лица свирепы.

Третий, в галстуке-бабочке, как рефери на ринге, внимательно следил за ходом поединка.

— Индивидуальные занятия, — мимоходом бросил Семга, по всему — главная в этой школе фигура.

— Они убьют друг друга, — испугался Огородников.

— Не думаю. И-ии-эх, как он его! — У Семен Семеныча брызнули слезы, точно у коверного в манеже. — Нет. хо-хо. Это все — до первого смеха. Кто первый рассмеялся, тот одержал победу. — Неожиданно он посерьезнел. — Не над соперником, заметьте. Над собой.

— Но вы посмотрите, какие у них лица.

— Да, препотешные. На их месте я бы уже давно катался от хохота.

Они спускались в бункер по крутой гулкой лестнице. Стены были исписаны изречениями в таком духе:

СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ ВОЙНЫ МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ЛИЦО ВАШЕЙ КРАЛИ.

ДОЛОЙ ХИМИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ — ХВАТИТ ОТРАВЛЯТЬ НАСТРОЕНИЕ СЕБЕ И ДРУГИМ.

Бункер оказался мрачным помещением с рядами двойных нар, игральными автоматами, кривыми зеркалами вдоль стен и чем-то вроде спортивной площадки, где в настоящую минуту взрослые люди гоняли носами спичечный коробок.

— Эй, Марадоны, — весело закричал директор. — Принимайте пополнение! Садовников, ба-аль-шой юморист. вроде вас, — хмыкнул он.

Игроки, не поднимаясь с четверенек, безучастно уставились на новенького.

— Чтой-то мы сегодня не в духах. вроде попа на постном обеде. — Семга скроил «поповскую» рожу. — Больше жизни, товарищи псисимисты!

Тяжелая железная дверь с лязгом за ним закрылась.

— Замена, — объявил судья, тоже в галстуке-бабочке. — Вместо ничем себя не проявившего Беленко в игру входит Дачников!

— Я еще засмеюсь, вот увидите, — в глазах у названного «футболиста» стояли слезы.

— За пререкания с арбитром наряд вне очереди!

Рядом с судьей стояла большая коробка, откуда он выудил наугад балетную пачку. Это и был внеочередной наряд, в который начал облачаться нарушитель, что сопровождалось здоровой реакцией судьи.

Огородников пребывал в растерянности.

— На колени… ну… — зашептал ему пожилой мужчина с апоплексическим цветом лица. — Кривцов, Глеб Михайлович, — так же шепотом представился он, когда Огородников вошел в игру. — Здесь не спорят. в ваших интересах, если надеетесь выйти на свободу.

— Надеюсь? Вы шутите? — у Огородникова вдруг пропал голос.

— Здесь они шутят. А вы или смеетесь над их шутками, или. — Кривцов неопределенно мотнул головой.

— Но я сюда сам… — задохнулся Огородников. — Через два дня я отсюда… это же…

— Да, школа. И заканчивают ее только отличники.

— Кривцов! — выкрикнул судья. — С таким носом, ха-ха-ха, мог бы сыграть и поактивнее. Ну-ка, мальчики, встряхнулись! Веселее, молодежь, ну! Как у тещи на поминках!