— Я так понимаю, что мое желание плыть или не плыть в одну и ту же страну именно в вашей компании в расчет не берется?

— А разве вы не мечтали как можно скорее попасть домой, в Москву?

— Мечтала, конечно, — краснея, ответила я. — Но без вашей помощи и не на этом плавучем унитазе.

— И мы так думали, — радостно кивнул Петр Петрович. — До самого последнего момента. Пока не увидели ваш авиабилет в совершенно противоположную сторону. Впрочем, если город Атланта уже находится на территории СССР, то мы принесем вам извинения за излишнюю подозрительность.

— Мы, как я понимаю, — это вы?

— В настоящее время — да.

— А вы, Петр Петрович, простите, кто?

— А я — ваш соотечественник, Валентина Васильевна. Причем обратите внимание — очень терпеливый соотечественник. Дело в том, что до желанной встречи с родными берегами плыть нам еще долго — не менее двух суток. И большую часть этого времени — хотите вы или нет — вам придется провести в моем обществе. Мы будем беседовать, уточнять, проверять, анализировать, опровергать или подтверждать. Мы будем воскрешать в памяти различные события и сопоставлять факты…

— У вас просто грандиозные планы, Петр Петрович!

— Да будет вам, Валентина Васильевна, это только так, контуры, светская беседа. Настоящая работа начнется в Москве, уж поверьте мне на слово… Ну что ж, если я ответил на ваши вопросы, может быть, теперь вы ответите на мои?

— А у меня есть выбор?

— Не думаю.

— Тогда зачем спрашиваете?

— Мы же люди, Валентина Васильевна. И общаться, как бы ни сложилась ситуация, должны как люди. Иначе тупик. Лично я не люблю тупики. А вы?..

Я молча, не перебивая, слушала его и поражалась, насколько естественно, просто и убедительно вел себя со мной коренастый Петр Петрович. Попадись мне этот тип с седоватым ежиком на интервью, представься он машинистом сцены провинциального театра, начинающим собирателем крышек от пивных бутылок или начальником станции московского метро, я бы наверняка поверила каждому его слову, каждой раздумчивой паузе, каждой интонации… Петр Петрович не пережимал, ничего не играл и не разыгрывал, не хитрил, не лукавил… Он просто жил. За долгие годы работы в органах образ немолодого, чуть усталого, но мудрого и сдержанного мужчины, способного понять и простить, выслушать и рассудить, войти в положение и посочувствовать был у него, видимо, отрепетирован и отшлифован до мельчайших деталей. Наверняка он знает несколько языков, вполне возможно, когда-то работал в системе МИДа, на все сто процентов — семьянин с большим стажем, чуткий и верный муж, ласковый и терпеливый отец… Словом, согласитесь, это было что-то новенькое на моем коротком, но чрезвычайно насыщенном событиями и встречами отрезке сопряжения с идеями и инструкциями КГБ СССР. Во всяком случае, я довольно смутно представляла себе невысокого и очень мирного на вид Петра Петровича прыгающим с третьего этажа прямо на загривок идеологического врага. А впрочем, именно такой тип работника им, наверно, и был нужен. Особенно если иметь в виду ситуацию, при которой измученная перестрелками, угрозами и корабельной качкой свидетельница несколько суток мыкается в замкнутом пространстве крохотной каюты, терзая свое воображение суровыми картинами неотвратимой кары. Как говорится, сам Бог велел прикрепить к такой свидетельнице с ярко выраженными психопатическими симптомами спокойного, терпеливого и уравновешенного собеседника, который обязан в максимально короткий срок вытянуть из нее, временно избегая вышибленных зубов, отбитых почек и сломанных ребер, все необходимое.

Пока я предавалась этим безрадостным размышлениям, Петр Петрович по-хозяйски устанавливал в моем уютном жилище новый порядок: поднос с грязной посудой был перенесен в угол, а его место на подставке занял маленький черный магнитофон. Проржавевший иллюминатор был не без усилий отдраен, и ворвавшийся в каюту холодный, терпкий воздух сразу очистил помещение от сигаретного дыма и прочих мерзких запахов. Закончив приготовления, Петр Петрович спросил:

— Может, хотите кофе?

— Если его варят в той же кастрюле, что и чай, то не стоит.

— Здесь не испанский отель, Валентина Васильевна, — с достоинством сообщил Петр Петрович. — Мы находимся на борту рядового советского сухогруза, совершающего обычный рейс. Так что придется довольствоваться тем, что есть.

— Вы меня убедили, Петр Петрович. Но прежде чем мы начнем претворять в жизнь ваши грандиозные замыслы, я хотела бы внести полную ясность в один принципиальный вопрос.

— Слушаю, Валентина Васильевна, — с готовностью отозвался мой собеседник и нажал клавишу магнитофона.

— Будете записывать?

— Таков порядок.

— Что ж, тем лучше. Итак, Петр Петрович, до тех пор пока женщина, вне зависимости от возраста, образования и социального происхождения, не поступила в морг с инвентарной биркой на ноге, ей просто необходимо совершать три процедуры, имеющие непосредственное отношение к физиологии и гигиене. То есть (при случае вы можете получить подтверждение у собственной супруги) ей необходимо ежедневно и неоднократно умываться, мыться и подмываться. Сделать это без соответствующих приспособлений, которые должны быть известны (тем более в такой информированной организации, как КГБ СССР) под кодовыми названиями: теплая, желательно без ракушек и водорослей, вода, раковина с краном, унитаз с крышкой, — не сможет никто, даже падкий на враждебные выдумки агент мирового империализма женского пола. Пока у меня не будет всего перечисленного, ни о каких задушевных беседах и речи быть не может! Поверьте, Петр Петрович, я не вредничаю. Просто, беседуя с вами, я буду постоянно отвлекаться на мысли о личной гигиене. Ваш пересыпанный перхотью чахлый ежик на голове — это ужасное напоминание о том, что может случиться с любой женщиной, если она не подмывалась целые сутки…

4 января 1978 года

Юджин вспомнил весьма примитивный тест под названием «вертушка», на котором тем не менее сыпалось большинство курсантов спецшколы ЦРУ в Тусоне, штат Аризона. Испытывалась быстрота реакции на опасность, внезапно возникающую в самых неожиданных местах длинного извилистого коридора, специально оборудованного в подвале гигантского ангара. Все курсанты знали, что вооруженных макетов будет ровно семь — не больше и не меньше. Но инструкторы оценивали не столько точность стрельбы по условному противнику, сколько нервы испытуемых. По правилам огонь следовало открывать лишь в том случае, если в руке макета находился пистолет. Пятым или шестым по счету препятствием был безупречно сделанный манекен безобразного вида женщины в пелерине, которая выскакивала буквально из-под земли и с шумом раскрывала перед глазами издерганных испытуемых огромный «семейный» зонт.

Девять из десяти расстреливали ее в упор…

Когда Грин произнес последнюю фразу, Юджин сразу вспомнил «вертушку». Реакция Юджина на слова так неожиданно вторгшегося в его жизнь «профессора» была мгновенной, но он слишком долго работал в «фирме» и получил достаточно суровых уроков, чтобы реагировать на «женщину с зонтом» конкретным действием, или, подобно лихому ковбою из голливудского вестерна, выхватывать из кобуры кольт и приставлять его к виску человека, знавшего слишком много для случайного собеседника.

Звякнув кубиками уже основательно подтаявшего льда, Юджин с любопытством посмотрел на Грина:

— Я не знакомил вас со своей подругой.

— Чтобы знать человека, вовсе не обязательно быть с ним знакомым, — спокойно ответил Грин, не отводя взгляда.

— Чьи интересы вы представляете, мистер Грин?

— Не врагов Соединенных Штатов.

— Это не ответ.

— Это единственно возможный ответ в данной ситуации.

— Что вы знаете о Вэл?

— Достаточно много, чтобы мы с вами не теряли времени на воспоминания… — этот человек, вероятно, обладал врожденным свойством упаковывать в бархатный футляр интеллигентности самую грубую фразу. — Если вы готовы вести разговор на равных, сэр, то скажите: «Да».