Учителя особенно любят эту комнату, где со стены внимательно смотрит сквозь очки без оправы мудрый Макаренко, где красные флажки отмечают на карте Китая продвижение народных войск, где можно досыта побеседовать, прочитать «Учительскую газету» и выпить стакан чаю.

Солидный бритоголовый географ Петр Васильевич, добряк и знаток своего предмета, блаженно откинувшись на спинку дивана, рассказывает меланхоличной «француженке» о своих летних приключениях. Каждое лето с рюкзаком за плечами он совершает дальние походы и потом весь год рассказывает о них.

— Представляете, Капитолина Игнатьевна, добрался я до вершины Ай-Петри и вдруг — ливень, настоящий крымский ливень!

Капитолина Игнатьевна широко раскрывает глаза и восклицает по обыкновению трагически и слегка в нос:

— Это уж-жасно!

Искусно сделанная прическа почти совсем прикрывает ее большие уши. Она любит яркие длинные платья, большие сумки и крупные брошки.

У правой стены комнаты, под газетой «Учитель», сидит в кресле маленький ворчливый Глеб Степанович Багаров. Он влюблен в свой предмет — химию и неутомим в выдумках. Ребята прозвали его благосклонно-иронически «Сгусток энергии».

До поздней осени Багаров ездит на велосипеде. Перед каждым уроком химии несколько учеников-добровольцев стерегут появление Глеба Степановича. Вот вдали показывается маленькая фигурка, изо всех сил нажимающая на педали.

— Едет! — восторженно кричат снизу наблюдатели, и весь класс прилипает к окнам, — а дежурный спешит приготовить лучший сухой мел.

Ученики снисходительно прощают Глебу Степановичу рассеянность, и когда он, увлекшись, стирает с доски пальцами, они только добродушно перемигиваются, — мол, видели, в какой азарт вошел человек?

Однако Багаров всегда чем-то недоволен, кто-то ему вечно мешает работать так, как хотелось бы, суживает размах, приглушает инициативу. Он ссорится с бухгалтером школы из-за недополученных на стеклодувную мастерскую денег, с завучем — из-за невыписанной аппаратуры, с завхозом — ревнуя его к другим, и даже с директором, который, по мнению Багарова, уделяет больше внимания физическому кабинету, чем химическому. И хотя во время отпуска он вместе с Борисом Петровичем сутками пропадает на охоте, это ему не мешает, когда дело касается его бесценной химии, вступать в бон и с Волиным.

Громовым голосом, неожиданным для его маленького роста, он требует:

— Дайте мне развернуться!

Ему давали. Но он считал, что этого мало и требовал большего.

…Математики, собравшись в дальнем углу учительской, оживленно обсуждают чей-то урок; возле шкафа с книгами физкультурник Анатолий Леонидович рокочущим баском говорит молоденькому биологу:

— Вы знаете, как силен во мне школьный рефлекс? — он делает испуганное лицо. — Вчера пошел с женой в театр. Ну, в фойе обычный шумок. Так я чуть было не крикнул: «Тише!»— Анатолий Леонидович вздыхает: — Чисто профессиональное!

Учитель биологии улыбается, и его широко поставленные лукавые глаза превращаются в темные щелочки.

— А мотоцикл ваш жив? — спрашивает он Анатолия Леонидовича.

— Жив и здравствует! — с задором отвечает физкультурник, сверкнув рядом золотых зубов..

Анатолий Леонидович страстный мотоциклист. Из каких-то старых, неведомо где раздобытых частей, он вместе с ребятами собрал для кружка дребезжащий, бьющийся в припадке мотоцикл, при виде которого Фома Никитич неизменно отплевывался. Но как сияли лица создателей этого чуда, когда их сооружение победоносно проехало несколько шагов по школьному двору!

Учителя сидят на диванах, на стульях у стола, одни записывают что-то в журналы, другие переговариваются.

Снова раздается голос Анатолия Леонидовича.

— Фаина Михайловна, — вкрадчиво обращается он к худенькой ясноглазой женщине с прозрачной кожей лица, — а вы знаете серенаду, посвященную вам вашими признательными учениками?

Преподавательница пения Фаина Михайловна всплескивает руками и мелодичным приятным голосом говорит:

— Неужели? Это интересно! Расскажите!

Приняв торжественную позу, заложив руку за борт пиджака, физрук нараспев произносит:

Фаина Михайловна звонко смеется.

В учительской Стоял негромкий, приглушенный гул, Яков Яковлевич назвал бы его «рабочим».

Беседуют об удачах и поражениях, радуются и возмущаются, но в каждом слове чувствуется страстная заинтересованность своим делом. И хотя говорят на десятки различных тем — об охоте и новом мотоцикле, о телевидении и балете, — в гамме голосов звучит этот постоянно повторяемый мотив. То там, то здесь слышится:

— Если учитель дает отрицательную характеристику, ни в пионеры, ни в комсомол принимать нельзя!

— Вы знаете, «Педагогическая поэма» вышла на болгарском языке…

— Ермолаев из пятого «В» сегодня сказал вместо «безобразничает» — «вульгарничает»!

— А у меня один знаток вместо. «жемчужина» написал «джем-чужина», джем-то он хорошо знает!

Рудина, увидев вошедшую Серафиму Михайловну, обрадованно подбежала к ней. Усадив на диван, стала оживленно рассказывать:

— Дала я им тему: «Кем бы стал Ванька Жуков, если бы жил в Советской стране?»

— Ну и что же? — спросила Серафима Михайловна и одобрительно, словно говоря «хорошая ты моя выдумщица», посмотрела на Анну Васильевну.

— Ой, чего только не написали! Определили Ваньку и в ремесленное училище, и в суворовское, и в институт, и дедушка приехал к нему, а потом Ванька стал героем Отечественной войны…

— Это они напишут! — улыбнулась Серафима Михайловна. — А как дела идут с подарками для родителей? Вы, Анечка, имейте в виду, если надо что-нибудь раздобыть — картон или фанеру — мои пострелята вам притащат с превеликим удовольствием.

Неделю назад Анна Васильевна предложила ученикам седьмого класса «Б» сделать к празднику Октября подарки родителям.

Предложение встретили скептически:

— Да ну!

— Что же мы подарить можем?

— Это они нам должны дарить!

Учительница возмутилась:

— «Должны!» А почему не вы, пионеры, должны? Знаете, как бы это интересно получилось? Полная тайна! Приглашаем на вечер ваших родителей. И вдруг сюрпризы: кто рисунок им подарит, кто полочку сделает, стихотворение напишет. А потом и в других классах начнут…

Она сумела их увлечь.

— С подготовкой все в порядке. Ученики — молодцы, — с гордостью ответила Анна Васильевна. — А вот их учительница сплоховала. Боюсь я завтрашнего семинара!

Серафима Михайловна и Анна Васильевна учились в вечернем университете марксизма-ленинизма. Завтра предстояла первая беседа.

— А мы сегодня, в порядке подготовки, пойдем в Дом учителя на лекцию, хотите? — предложила Серафима Михайловна. Рудина согласилась, они решили встретиться вечером.

В это время учитель биологии подсел на диван к Сергею Ивановичу и стал рассказывать:

— Вчера Пронин футбольным мячом разбил в классе стекло.

Анна Васильевна прислушалась.

— Я возмутился, а Пронин мне в ответ: «Ну, что тут такого? Я заплачу!» Понимаете? Он заплатит! Сегодня я в этом классе в конце своего урока минутки три урвал — прочитал отрывок из пьесы Островского — купчина разгулялся, кричит: «Бей, круши, за все заплачу!» Что же вы думаете? — Дошло! Пронин встает и виновато говорит: «Я тогда вам ответил, как купец»…

— Хорошо, что вы рассказали об этом случае, — подошла Анна Васильевна. — Я тоже кое-что предприму, и не только в этом классе.

Она вспомнила давний разговор с отцом Пронина, после той встречи отец часто звонил ей по телефону и приходил в школу. «Надо попросить его, — подумала она, — провести беседу со всей дружиной… рассказать, как рабочие охраняют Социалистическую собственность».

Яков Яковлевич быстро, словно догоняя кого-то, вошел в учительскую. Остановившись у стола, он обвел всех загадочным, сияющим взглядом и, подняв руку ладонью вперед, произнес: