Пожалуй, ни в какой другой профессии нет такой требовательной обязанности ежедневно готовиться дома к рабочему дню, как у школьного учителя. Это становится необходимой частью его труда, условием успеха, заставляет его до глубокой старости, до последнего урока в жизни, обучая других, учиться самому.

Пятилетний сын Василек зашевелился в постели. Сергей Иванович подошел к нему. Нет, спит так, положа на подушку руку, словно что-то ловит ладошкой. Кремлев, опять подсев к столу, продолжал обдумывать урок.

Важно было показать Москву объединительницей Руси.

Сергей Иванович долго смотрел на небольшой портрет Дмитрия Донского — благородное лицо обрамлено густой бородой, из-под шлема смело глядят умные глаза. Хотелось ясно представить характер Дмитрия, то отдаленное время, в которое он жил, почувствовать «цвет и запах» эпохи.

«Да, не забыть рассказать, как приняли весть о разгроме „непобедимых“ татар европейские страны!»

Кремлев почти закончил подготовку урока, когда вспомнил, что не прочел отрывок из летописи. Мелькнула мысль: «Не обязательно все перечитывать». Но сейчас же сердито подумал: «Зазнаваться начинаешь… уповаешь на прошлые знания».

Он внимательно прочитал летопись и успокоился. Теперь явится в класс во всеоружии. Каждый урок надо готовить так, словно ты уверен, что на него придет инспектор.

Да он и действительно, будет, этот инспектор — твоя совесть учителя. Что может огорчить больше, чем неудача на уроке? И разве не портится у тебя настроение на весь день, если урок прошел не так, как хотелось?

Сергей Иванович заглянул в блокнот — какие сегодня дела? Райком партии поручил сделать в заводском клубе доклад: «Семья и школа» — это уже подготовил, только просмотреть тезисы и подчеркнуть главные мысли. Затем…

— Папуня, — раздался голос проснувшегося Василька.

Сергей Иванович подошел к сыну, взял на руки. Ребенок прижался к отцу теплым телом, от него исходил особый запах парного молока.

— Ой, ты колючий, — тихо, счастливо засмеялся мальчик, — ты сегодня скоро придешь?

Пока бабушка, Наталья Николаевна, одевала Василька, Сергей Иванович побрился, и они вместе сели завтракать. Потом бабушка повела мальчика в детский сад, а Сергей Иванович еще остался хозяйничать дома. Он смазал швейную машину, туже натянул сетку на кроватке сына и в десятом часу вышел из дома.

Надо было зайти до уроков в шестнадцатую школу, взять на время альбом исторических картин. В обеих руках Кремлев нес книги. Он никогда не ленился прихватить в школу самый увесистый том, если в нем была хотя бы маленькая иллюстрация к уроку.

Проходя мимо киоска с фруктами, Сергей Иванович невольно остановился. В окошечке киоска, на небольшом листе бумаги, было крупно написано:

«Срочно требуется „Книга для родителей“ товарища Макаренко. За ценой не постою».

Сергей Иванович с любопытством заглянул в окошечко. За прилавком стоял в белом переднике старик без фуражки. Сквозь редкие седые волосы на его голове просвечивала розовая кожа, внимательные глаза выжидательно смотрели на Кремлева.

— Скажите, пожалуйста, — обратился к старику Сергей Иванович, — почему вам так срочно понадобилась эта книга? — он глазами показал на объявление.

Старик обрадованно распахнул форточку и выглянул.

— Вну́чку воспитывать, — общительно объяснил он, — дочка моя плохо ее воспитывает. Чуть что — девочка на пол и верещит, прямо в ушах звенит. Ну, мама и делает все, что Галочка захочет. Так я своей дочери книгу эту хочу купить. — Он просительно посмотрел на Кремлева. — Вы мне не поможете, товарищ? Знаете, это такая замечательная книга!

Сергей Иванович с удовольствием посмотрел на старика.

— Попробую достать, — пообещал он, вспомнив, что у Серафимы Михайловны дома он видел два экземпляра этой книги, и пошел дальше.

Стояло ясное, зябкое утро. Поздняя осень чувствовалась в сероватых красках неба, неживом постукивании веток деревьев, в плотном, холодном воздухе, в том, как невольно поеживались и спешили прохожие.

Кремлев вспомнил такую же осень тысяча девятьсот сорок третьего года. Ночные марши, короткие привалы… Так же постукивали ветки деревьев, и тело окутывал холод, пробирался под плащпалатку. Три года всего прошло…

Батальон, которым он командовал, ворвался в Мелитополь на рассвете и устремился к вокзалу. Завязался уличный бой. Солдаты бежали вперед, падали и тотчас отползали в сторону, поднимались и снова бежали. Было единственное желание — страстное и всепоглощающее — взять вокзал! Как будто только от этого зависело все: окончательная победа над врагом, возвращение домой, счастье Василька и его собственное. Резко щелкали разрывные пули, лопались где-то позади, сбоку, и от этого казалось, что враг стреляет отовсюду. С хрустом, будто чьи-то огромные руки ломали гигантские сучья, ложились мины, вздымая комья мерзлой земли. Роты залегли.

— Вперед! За Родину! — простуженным голосом крикнул он и, вскочив во весь рост, стремительно кинулся к небольшому кирпичному дому, из окна которого бил неприятельский пулемет. Немного не добежал. Правую руку пронзила страшная боль, будто по телу прошел ток огромного напряжения. Попытался приподнять руку, но она сразу стала свинцовой, повисла плетью. В это время неподалеку разорвалась мина, и его волной повалило на землю…

Очнулся он в санбате. Все время, пока был в полубреду, тревожила мысль — взяли станцию или нет? Придя в себя, успокоенно улыбнулся: сестра читала соседу по койке напечатанный в газете приказ о присвоении его, Кремлева, дивизии особого наименования. Кремлев хотел крикнуть от радости и не мог — язык не подчинялся.

Сергей Иванович не считал себя смелым человеком, ему на войне не раз бывало страшно, однако он умел не показывать этого страха и слыл в полку храбрым офицером. Но чего он боялся больше всего, — может быть, больше смерти, — так это такого ранения, которое помешало бы ему возвратиться после войны в школу.

И вот случилось то, чего Кремлей так боялся: после ранения он стал заикаться. Перебитые кости руки постепенно срастались, пальцы уже действовали, рука набирала силу, а заикание не проходило.

Только тогда, когда человек теряет очень дорогое, он начинает понимать, как велика была та ценность, которой он владел.

Сергей Иванович и до войны знал, что школа для него значит очень много, но теперь она стала всем: без нее не было жизни. Он видел школу во сне, вспоминал ее, как вспоминают родной дом, воображение то и дело рисовало ему: вот он входит в класс, кладет на стол журнал, пробегает глазами по лицам ребят…

Покорно и терпеливо исполнял он все предписания докторов, и речь его стала ровнее. Но в это время новый удар постиг Сергея Ивановича: при налете на город фашистской авиации погибла его жена — Таня. Известие об этом пришло в госпиталь и вызвало резкое ухудшение здоровья Кремлева. Несколько дней у него был такой упадок душевных сил, при котором человек становится безучастным ко всему окружающему. Он стал молчалив, много курил, часами лежал неподвижно или слонялся вокруг госпиталя, избегая людей, отыскивая самые пустынные уголки.

За лечебным корпусом, в низине, извивалась речушка. Сергей Иванович пришел сюда в сумерках, угрюмый, худой, и сел у берега на поваленное дерево. Лед на реке припорошило снегом. Зажглись первые огни в поселке на другой стороне. Неподалеку два мальчика, лет по тринадцати, катались на санках. Вволю набегавшись, они вытащили санки на пригорок, чинно сели на них рядом, локоть к локтю, и, не обращая внимания на Кремлева, начали говорить о школе и учителях:

— Я люблю учителей строгих, чтобы требовали и пикнуть не давали, — сказал мальчик в большой папахе, которая то и дело съезжала ему на глаза.

— А мы своего физика вареной картошкой прозвали, — веселой скороговоркой сообщил другой, в стеганом ватнике. — Ну, такая мямля! Правда, добрый… у него ни за что четверку можно получить… Но это его тактика, — быстро пояснил он, — чтобы мы довольны им были.

— Такую четверку и получать неинтересно, — с пренебрежением сказал мальчик в папахе.