Сергей Иванович не раз уже замечал, что «хождение в народ», как в шутку называл он посещения учеников на дому, открывало воспитателю глаза на многое: застенчивый Дружков оказался хорошим сыном и братом, ухаживал за тремя маленькими сестренками, но дома у него всегда был такой шум, что ему следовало бы заниматься в читальном зале школы; Виктор Долгополов, как выяснилось, делал выписки из педагогических книг и мечтал стать учителем, а Костя мастерил радиоприемник.

Правда, посещения учеников на дому приносили подчас и огорчения, — находились родители, которые встречали учителя холодно. Но все эти «издержки производства» не останавливали Сергея Ивановича, и если он не в состоянии был сам пойти к ученику, а это было необходимо, он просил активистов из родительского комитета помочь ему.

Пожалуй, больше всех помогала ему мать Леонида Богатырькова. Она тоже была у Балашовых, познакомилась с родителями Бориса и очень пришлась по сердцу Дмитрию Ивановичу своим простодушием, а главное — рассказами о том, как она воспитывает Леню.

Даже Валерия Семеновна растрогалась:

— Что ж я, не хочу моего Боричку воспитывать как следует? Я для него готова жизнь отдать…

— Я вам вот еще что скажу, Валерия Семеновна, — говорила Богатырькова, — если вы наказали — ни за что не отступайте! Пусть сердце разрывается, хочется простить, а вы все-таки будьте твердой! Я сначала тоже жалоблива была, а потом приучила себя.

Рассказывая Кремлеву об этом посещении, Богатырькова сокрушенно сказала:

— Не дошло, Сергей Иванович, до нее! К иному привыкла…

И потом горячо, с недоумением спросила:

— Я не пойму, почему у нас до сих пор не додумаются в загсе там, или где, вручать библиотечку молодым родителям, книги Макаренко, книги об удачном воспитании. Разве можно допускать в таком деле кустарщину?

На другой же день после посещения семьи Балашовых Сергей Иванович почувствовал, что между ним и Борисом возник какой-то мостик, словно бы произошло нечто важное, связавшее их, что юноша доверил ему личное, свое, о чем другие не должны знать.

К своим новым обязанностям редактора Борис отнесся с неожиданным для всех, кроме Сергея Ивановича, рвением и учителю ни разу не пришлось пожалеть, что он посоветовал Леониду дать юноше это поручение.

Балашов ввел в газете постоянный раздел «Хроника дня» и, собрав «собственных корреспондентов», говорил им веско:

— Вы в мелочах находите ростки нового. Скажем, — восьмой класс отремонтировал книги нашей библиотеки — немедленно дайте об этом информацию. Понимаете? В несколько строк! Но чтобы это было оперативно.

В разделе «Школьный крокодиленок» появились краткие заметки:

«Ученик пятого класса Лемешко, отвечая по истории, вместо „восстания в Сиракузах“, сказал „восстание серопузых“ — недослышал подсказку».

«Ученик седьмого класса Брагин, столкнувшись в дверях с Серафимой Михайловной, не догадался уступить ей дорогу, — пошел на таран».

Балашов организовал тринадцать сменных редколлегий и выпускал газету через день.

На «прессконференции» он спрашивал у читателей:

— Что вас не удовлетворяет в нашей газете?

— Да толк-то какой от заметок? — говорил скептически кто-то из старшеклассников.

— Вы имеете в виду действенность материалов? — осведомлялся редактор. — Мы на это обратим внимание.

И в конце каждой статьи начал теперь делать пометки: «Вызвали на учком», «помогло», а в газете появились отделы: «По следам наших выступлений» и «Как преодолеваются пережитки старого».

Изредка он сам выступал с хлесткими фельетонами, подписывая их «Каран д’Аш», а в передовице «В чем сила коллектива?» обрушился на отлынивающих от общественных поручений.

Только однажды ответственный редактор поскользнулся.

Приложением к стенной газете была газета световая. На стеклышках рисовали каррикатуры и по субботам показывали их в, зале через эпидиоскоп. Сергей Иванович посоветовал Богатырькову:

— Дайте-ка в светогазету материал о ее редакторе. Он на уроках французского языка по десять раз меняет место.

— Дадим! — охотно, согласился Леонид. — Заметку можно озаглавить «Тушинские перелеты». Только поместит ли? — усомнился он.

На подученной каррикатуре Борис размашистым почерком начертал:

«Ввиду нехватки стекла материал не может быть опубликован».

Сергей Иванович раздобыл у Савелова большой кусок стекла, и принес редактору:

— Вот вам запасец, — как ни в чем не бывало протянул он Балашову стекло.

Редактор испытующе посмотрел на Сергея Ивановича, улыбнулся и пропустил каррикатуру.

Рядом с расписанием в учительской Волин прикрепил кнопками свежий номер заводской многотиражки. И сразу около этой газеты оказались и Капитолина Игнатьевна, и Сергей Иванович, и химик Багаров. Передовица называлась «Наша школа». Целая страница отведена была письмам родителей, учителям. Мать Толи Плотникова писала:

«Примите наше рабочее спасибо… Для нас и Серафима Михайловна, и Яков Яковлевич, и все вы — родные, близкие люди».

— Это очень трогательно, — тихо сказал химик Багаров и задумчиво отошел к окну. — Очень трогательно и дорого…

Сергей Иванович, прочитав газету, подошел к «француженке», сел рядом с ней на диван. Она зябко куталась в платок, черные жесткие волосы беспорядочно обрамляли ее длинное унылое лицо.

— Капитолина Игнатьевна, категорически настаиваю на том, чтобы вы больше требовали от моих девятиклассников, — как можно мягче, но решительно сказал Кремлев. — Если ученик того заслужил, вы не бойтесь его «обидеть», обострить отношения. Не прощайте ничего нарушителям порядка, а мы, все остальные, вас поддержим. Что толку в том, что они, скажем, на моих уроках хорошо себя ведут? У всех должны хорошо сидеть! Вы думаете, почему они безупречно ведут себя у Анны Васильевны? Она не боится быть требовательной. Не обижайтесь на резкое слово, но у вас, Капитолина Игнатьевна, какие-то крайности: то на многое смотрите сквозь пальцы, думаете снисходительностью добиться авторитета, то начинаете выгонять из класса.

— Ищу метод, — смутилась учительница и, помолчав, меланхолично, словно перечисляя какие-то скучные цифры, сказала: — Янович читал на моем уроке учебник истории, потом шлепнул соседа линейкой, я его послала к директору…

— Сема? — поразился классный руководитель. — Ну, не завидую я ему, он меня не минует! А к директору отсылать не советую, это значит — расписываться в своем бессилии.

Дверь в учительскую приоткрыл завхоз Савелов.

— Сергей Иванович, вас спрашивают.

— Сейчас, — откликнулся Кремлев, вставая, — Капитолина Игнатьевна, завтра я на полчаса собираю всех, кто преподает в моем классе, поговорим о нашем общем плане воспитательной работы… Вы сможете быть в пять часов?

— Смогу…

Оказалось, пришел отец Балашова и сидел в кабинете у Бориса Петровича.

Когда Кремлев открыл дверь кабинета, Волин заканчивал разговор:

— Я вас прошу, Дмитрий Иванович, взять под свое влияние и вашу уважаемую супругу. Простите, но ведь портит она парня…

Балашов неловко поеживался и как-то виновато посмотрел на Сергея Ивановича. «Не получается. Стараюсь, но не получается».

Кремлев крепко пожал его руку.

— Ну, я вас оставлю для семейного разговора, — поднялся директор, — располагайтесь, как вам удобно…

— Вы нам нисколько не помешаете.

— Да у меня своих дел полно, — лукаво прищурился Волин и вышел из комнаты.

— Как у Бориса сейчас с успеваемостью? — спросил Дмитрий Иванович.

— Дело поправляется, — успокоил Кремлев, — думаю, пробудили мы в нем ученическое самолюбие, и ему теперь стыдно тройки получать.

Дмитрий Иванович улыбнулся.

— А дома не все гладко, — признался он. — Вчера нагрубил матери. Не знаю, как вы посмотрите? Я его за это вечером никуда не пустил — категорически! Так он, знаете, Сергей Иванович, стал в позу оскорбленного.