‒ Вшей... очень смешно. ‒ Очевидно, не желая показаться невежливым, Ричард сделал пробный глоток виски, проглотил жидкость и закашлялся. ‒ Ну, от этого напитка точно повысится потенция, не правда ли?

Я рассмеялся.

‒ Ты ведь взрослый мужчина, Дик, давно уже волосы на груди растут?

‒ Все... все зависит от фразировки, Себастиан. У меня не так много растительности от природы, если хочешь знать.

‒ Растительности? Я не дурак, но и не самый начитанный человек в мире. Мой словарный запас не достигает размеров тех, кто заканчивал «Лигу Плюща».

Он сделал еще один глоток, а затем указал себе на грудь, его голос охрип от того, как алкоголь жег горло.

‒ Волосатый. Весь покрыт мехом.

Я старался не рассмеяться, когда он стойко пытался допить виски, не закашлявшись, но, очевидно, это была «не его чашка чая». Или должен сказать, стакан виски. Хотя должен отдать ему должное, он допил напиток.

Я вышел из-за барной стойки и похлопал его по спине.

‒ Вот это мужской напиток, Дик. Хочешь еще? За счет заведения.

Ричард вздрогнул.

‒ Нет, спасибо. Если не возражаешь, я пойду. У меня скоро рейс до Анкориджа.

‒ Делай, как считаешь нужным. ‒ Я пожал ему руку, и просто потому, что я был мерзавцем, применил при рукопожатии чуть больше силы, чем было нужно. ‒ Спасибо, что приехал, Дик.

‒ Да, я... что ж, не могу честно сказать, что было приятно познакомиться, поскольку моя работа связана с тяжелой утратой, но... рад, что помог. Позвоните мне, если у вас возникнут вопросы.

‒ Конечно, Дик, обязательно.

Он ушел, разминая руку и пальцы. Возможно, я оставил у него на коже отпечаток своей руки.

Весь оставшийся вечер я гадал, кто из братьев приедет первым и как я на это отреагирую.

Я как раз собирался снять табличку «Открыто» и закрыть бар, как вдруг дверь распахнулась, запуская внутрь воздух, пропитанный дождем и холодом.

Вместо одного их моих братьев вошел ангел.

Заплаканный, испачканный, страдающий от похмелья и рассерженный ангел в насквозь промокшем свадебном платье.

Но, черт побери, такой прекрасный: это была самая красивая девушка, которую я видел в жизни.

Ростом метр шестьдесят и с фигурой, как песочные часы. Ее волосы были чем-то средним между огненно-рыжим, как у истинных ирландок, и темно-рыжим, когда они высыхали. Безупречная кожа сливочного цвета. Сводящие с ума изгибы тела, черт! О боже! Тот, кого эта прекрасная, словно самое дорогое вино, бросила у алтаря, был жалким мерзавцем или полным придурком.

А какие у нее были глаза: светло-голубые, которые не часто встречаются у рыжеволосых. Я не знаю все модерновые слова, определяющие оттенки голубого цвета, но если вы когда-нибудь видели картины моря у побережья Греции, то именно этот цвет морских волн, казалось, был самым подходящим из всех возможных... был цветом глаз этой девушки. Я уже упоминал, какие у нее изгибы? Мой член возбудился, когда я всего-навсего наблюдал, как она прошла от входа к барной стойке, и как подол платья облегал ее округлые бедра, а при каждом шаге нежные полушария ее грудей колыхались в вырезе лифа.

А платье... Господи Иисусе. Облегающее, очевидно подогнанное по ее фигуре, весь подол на талии и по бедрам выполнен в складочку, верх без рукавов с лифом в форме сердца, приподнимающем ее груди, в которые бы мне хотелось зарыться на несколько часов кряду.

И она была самым несчастным человеком, которого я так долго не встречал в своей жизни.

Я опять вернулся за стойку и наклонился к столешнице, ухватившись за край, чтобы мышцы на предплечьях и бицепсах выпирали; казалось, девушкам нравилась такая поза, поэтому я использовал ее себе во благо.

Она рухнула на стул, скрестила руки на барной стойке и с громким стуком опустила голову на столешницу.

‒ Выпивку, сейчас же, ‒ промямлила она себе под нос.

‒ Извини, принцесса, но вина у нас нет.

Она приподняла голову и наградила меня таким свирепым взглядом, что у меня по спине побежали мурашки.

‒ Пошел на хрен, чертов громила. ‒ И опять опустила голову вниз. ‒ Виски со льдом. И бутылку можешь не убирать.

Что ж. Это может оказаться интересным.

Мне не нравилось все это дерьмо. Пусть даже оно исходило от самого мужественного мужчины, которого я когда-либо видела. Истинно мужское телосложение, до чертиков великолепное, он был высоким, загорелым, словно рок-звезда, был также крут, груб, весь в татуировках. Его рост составлял метра два, и он был одет в термо-кофту «Хенли». Что же было такого в этой кофте, отчего он в ней выглядел так сексуально?.. Скорее всего дело было в татуировках на его предплечьях, которые, очевидно, тянулись до самых локтей. Широкие плечи, мощный торс, клином сужающийся к бедрам, и я была готова поспорить на все оставшиеся у меня деньги, что его сексуальный пресс и косые мышцы живота тянулись к его громадному пенису.

От этой мысли у меня покраснели щеки, с чего вдруг я подумала о его члене? Я об этом и не помышляла, ну не совсем.

Я была слишком разгневана, слишком разбита, слишком потеряна, слишком страдала от похмелья и была слишком голодна, чтобы думать о пенисе. Даже если этот пенис, скорее всего, был прекрасным, идеальным органом размером с мое предплечье.

Стоп. Никаких больше мыслей о члене.

Его волосы были, если говорить просто, коричневого цвета. Но если быть честной, это был тот оттенок коричневого, который присущ меху медведя гризли. Такая же текстура, такой же цвет. Он отбросил их назад в такой непринужденной и небрежной манере, которая свидетельствовала о том, что ему было все равно, как они лягут, ведь он знал, что был чертовски сексуальным, и прилагать каких-либо усилий больше не было нужноо. Боже, какие волосы! Плюс одно- или двухдневная щетина на его челюсти, которой позавидовал бы сам Генри Кавилл. А я говорила о его руках? И о его предплечьях? Черт. Они были абсолютно идеальны. Татуировки были настоящим произведением искусства, а не байкерским или тюремным дерьмом, это был истинный пример художественного творчества. Я видела ворона в полете, какого-то искаженного падшего ангела, черепа, выполненных в стиле Мексиканского Дня Всех Святых, Индейские тотемы и даже больше, но не смогла разобрать эти изображения.

Но вдруг он взял и спросил, не хотелось ли мне вина.

Чертового вина.

Но когда я назвала его громилой, он просто рассмеялся ‒ глубоким раскатистым смехом, который выражал скорее изумление, чем обиду. Он поднял с барной стойки полупустую бутылку виски «Джонни Уокер Блэк Лейбл», которая стояла рядом со стаканом, будто он уже наливал себе. Хотя, учитывая отсутствие клиентов, я его не винила.

Он схватил чистый стакан с рейлинга барной стойки, подбросил его в воздух и поймал прямо на ладонь, налил то, что должно было быть тройной или даже четверной порцией. Очевидно, мужчина не баловался с напитками. Мы могли бы хорошо поладить, если он продолжит так свободно разливать «Джонни Блэка». Когда я получила свою порцию, то он щедро плеснул в свой стакан и затем протянул руку со стаканом ко мне.

‒ За то, чтобы завтрашнее похмелье было таким, что никто из нас не вспомнит, почему мы пили сегодня, ‒ сказал он. И, боже, даже его голос напоминал мне рев медведя ‒ глубокий, дикий, раскатистый, с ноткой рычания.

Мы чокнулись, и я отпила этот блаженный напиток прежде, чем ответить.

‒ Это лучший треклятый тост, который я когда-либо слышала, ‒ пробормотала я.

Мы пили некоторое время в странной комфортной тишине, смотрели лучшие моменты на ESPN. Я допила свой виски, и бармен налил мне еще один полный стакан. Я была в паршивом настроении, виски немного помогло, но лишь чуть-чуть. Три с половиной часа турбулентности, а затем жесткая посадка, но не на аэродром, а на море. В пьяном стремлении сбежать из Сиэтла я даже не заметила, что самолет, в который села, был гидропланом.