Но вряд ли такие его новации могли прийтись по вкусу тем, кто считал, что обряжать богословие в ярмарочные одежки — занятие непристойное.

Видимо, в итоге состоялось какое-то публичное обсуждение и осуждение, судя по косвенным жалобам, звучащим в письмах Сковороды тех лет.

В апреле 1769) года Григорий Саввич получил жалованье за прочитанные в течение полугода лекции —23 рубля. Это было последнее жалованье в его жизни.

На сорок пятом, а может, на сорок шестом или сорок седьмом году жизни своей — словом, трудно сказать, когда именно, но однажды Григорий Саввич решил… жениться.

Хватит скитаться по свету бобылем, без угла и верной супруги, погулял казак!

Сам ли он так круто собрался поворотить свою судьбу или же принужден был к тому обстоятельствами, выяснить теперь непросто. Но скорее всего не сам, а «подбил» его на столь решительный шаг один молодой харьковский литератор.

Вот, впрочем, как обстояло дело. Видимо, после каких-то очередных городских передряг в невезений Григорий Саввич, что называется, очертя голову, ринулся по протоптанным тропам на волю. Гуляя по Харьковщине, выбрел он к некой обитаемой юдоли, нарекавшейся Валковскими хуторами. Хутора как хутора, погостил — и дальше бы. Но получилась тут проволочка: как перепел, угодил почтенный странник в коварную сеть.

В одном из Валковских хуторов проживал тогда пожилой человек, говаривали, что отставной майор.

И была у майора дочь…

«Наконец-то! — должно быть, подумает кто-нибудь из читателей. — Наконец-то автор приступает к самой волнующей теме».

И легко понять такого читателя. Какая же современная биография знаменитого лица обходится без «любовной темы»? Читая самые разные биографии, мы все как-то уже свыклись с мыслью, что незаурядный человек и в любви незауряден, что тут у него непременно что-нибудь сверхобычное, не такое, как у всех: оглушительные, иссушающие душу страсти, пламенные безответные письма, демонические сердечные катастрофы.

Григорий Саввич Сковорода однажды высказал прекрасное по доверительности и чистосердечию признание в том, с каким чувством относится он к одной из своих любимых книг:

«…сия прекраснейшая для меня книга над всеми моими полюбовницами верх одержала, утолив мою долговременную жажду и алчбу водой и хлебом сладчайшей меда и сота божьей правды и истины, и чувствую особливую мою к ней природу…

Самые праздные в ной тонкости для меня кажутся очень важными: так всегда думает влюбившийся… Чем было глубочае и безлюднее уединение мое, тем щастливее сожительство с нею, возлюбленною в женах…»

Сказанное, как мы видим, гораздо шире по значению, чем утонченное самонаблюдение книжника. Здесь ведь говорится вообще о любви, о том, что Сковорода понимал под этим ответственнейшим из слов, к каким событиям своей жизни он в первую очередь это слово относил. И никак нельзя отказать ему в достаточном знании затронутого предмета, если мы видим, с какой решительностью он отталкивается от одного понимания слова «любовь» в пользу другого, противоположного первому.

Кажется, после такого признания и саму правомочность «любовной темы» относительно нашего героя можно было бы поставить под сомнение.

Но не будем торопиться, доскажем сначала историю, которая случилась на Валковских хуторах.

Итак, была у майора дочь. О существовании ее харьковский беглец вряд ли даже и подозревал, познакомившись в один прекрасный день с пожилым майором — провинциальным любителем городских новостей.

— А вот и дочка моя, — объявил ему майор, когда в хату, где они сидели и беседовали, щебетуньей-ласточкой впорхнула черноглазая девушка с милым загорелым личиком.

При виде незнакомого гостя она смутилась и покраснела, отчего сделалась еще милей.

Смутился и Григорий Саввич, хотя и видывал, конечно, в разных землях немало красавиц.

За первой встречей последовали и другие — все в том же доме. Само собой разумеется, гость и виду не подавал, что творится в его смятенном сердце. Он ведь приходил не к ней, а исключительно к ее родителю, и приходил не для праздного времяпрепровождения, а для самых серьезных бесед. Разговоры велись только ученые. Бывший службист обнаружил в себе начитанного собеседника. Не заискивая перед харьковской знаменитостью, говорил он достойно и здраво. А тому только и нужно было, чтобы посреди негромкой беседы вдруг прозвучал из соседней комнаты нежный голосок, мелькнуло за открытой дверью простенькое платьице юной хозяйки.

— Вся в покойницу-мать, — кивал головою майор, — и правом уживчива, и рукодельница, и по дому хлопотунья. Вот только в грамоте не сильна. Некогда мне ее учить-то было.

И вопросительно поглядывал на гостя.

Как к тому и клонилось, через короткое время Григорий Саввич обнаружил себя — неужели не снилось ему все это? — в роли домашнего репетитора. В новинку ему показалась подобная роль: обучать наукам особу прекрасного пола, давать ей задания, выслушивать певучие умненькие ответы, изредка врасплох ловить застенчиво-пристальные взгляды изпод густых ресниц, слышать рядом чистое дыхание.

Кажется, будь его воля, он бы весь двенадцатилетний академический курс своей ученице преподал! Но вот вышло все куда кратче: словом, ни и она очень быстро обнаружили, что чувство их — взаимное.

Тогда-то и зашла речь об увенчании союза двух любящих сердец. В назначенный час молодые в сопровождении немногочисленных односельчан вступили на паперть бедного приходского храма.

Местный батюшка извлек из ризницы венцы, запели на клиросе, начался чин венчания.

Уже священник готовился водрузить венцы на головы жениха и невесты — Григорию Саввичу что-то сделалось не по себе. Вдруг ослепила его мысль такая, будто он не то что обручен, а обречен будет теперь отныне и навеки! Обречен на самое позорное и обыденное супружеское счастье! И как представил он, бедняга, перекати-поле, всю эту безвылазную безмятежность своего будущего семейного блаженства, так разом потемнело у него в уме и в глазах!

Дико оглянулся Григорий Саввич, не видя, не узнавая ни возлюбленной своей, ни ее умиленного родителя. Все решили секунды.

— Сейчас я, сейчас, — пролепетал он и попятился через храм к паперти, трепеща от страха и отчаянья.

— Что такое?..

— Куда вы?..

— Как же так?..

Выскочили за ним на церковное крыльцо. Что с ним, Григорием Саввичем? А Григория Саввича и след про» стыл…

Вот ведь какая романтическая история случилась однажды в Валках!

Могут возразить, что история не столько романтическая, сколько скандальная. И действительно, надо признать, что Григорий Саввич поступил здесь не по рыцарски, весьма и весьма легкомысленно поступил — и по отношению к обычаю, и по отношению к живым людям.

Единственное, что его как-то может оправдать, так это то, что брошенная невеста вскоре благополучно вышла замуж за вполне уравновешенного и надежного человека, была счастлива в семейной жизни и безо всякого раздражении вспоминала иногда чудаковатого своего учителя, который так смешно (и, конечно же, к лучшему!) улизнул когда-то от нее прямо из-под венца. Да и сам Григорий Саввич, говорят, когда через время прослышал о столь счастливом разрешении судьбы своей возлюбленной, то искренне порадовался за нее и вздохнул с облегчением.

А впрочем, может быть, и по вздыхал он, и но радовался. Может быть, и не было между ними никакого романтического чувства. Вполне также возможно, что ее и вообще то такой не существовало — майорской дочки с Валконских г у торов, в которые Сковорода, возможно, никогда и не забредал.

Такой неожиданный вариант вполне возможен, и вот почему.

В первые десятилетия XIX века в Харькове жил молодой человек, юный литератор Измаил Срезневский. Измаил Иванович Срезневский известен в филологической науке как выдающийся знаток древнерусской письменности, знаменитый исследователь славянских культур. Но в молодости он был еще просто Измаилом Срезневским, начинающим литератором, поклонником Байрона и вообще романтизма, увлеченным почитателем (как и многие его сверстники) малороссийской старины. Среди местной литературной молодежи возник тогда настоящий культ Сковороды. Разыскивали автографы таинственного старца. Людей, которые хотя бы что-то о нем еще могли вспомнить. Записывали устные истории и «случаи» из жизни «харьковского Диогена».