Мальчик припал к ней и положил голову ей на колени. Он успокоился, перестал плакать, он ведь был под защитою той, кого любил с раннего детства.

— Ты со мной, — тихо говорил он, — но подожди, пусть только вернется Баба-Альманзор и дядя Мурад, тогда мы отомстим нашим врагам! О, Баба-Альманзор умен и мудр, и все уважают его, а дядя Мурад могуч и богат! Когда они нам помогут, когда они придут, тогда мы будем спасены! Твой Сади тоже придет с ними и поможет нам?

— Не знаю, мой милый мальчик!

— Ах, если бы он только пришел, он и Баба-Альман-зор! — продолжал Саладин, тут его уста смолкли, утомленная событиями дня головка его склонилась, и сон осенил его своими легкими крыльями.

Реция все еще бодрствовала. Ее душа не находила так быстро надежды и покоя, как душа ребенка, который верил в возвращение старого Альманзора, в помощь своего отца, принца Мурада, и в появление Сади. Его фантазия рисовала ему, что этим трем лицам, окруженным для него ореолом величия, стоило только показаться, чтобы одним ударом истребить всех врагов, и эти картины не покидали мальчика в его сновидениях.

Не то было с Рецией! Исполненная томительного беспокойства, сидела она в мрачной тюрьме, куда засадил ее грек за то, что она отвергла его любовь и оттолкнула его от себя.

Неужели он должен восторжествовать? Неужели порок и несправедливость одержат верх? Все ее сердце и все ее помыслы принадлежали благородному Сади, которого она пламенно любила, и неужели верность и добродетель должны были пострадать?

Она тихо и осторожно перенесла Саладина на жалкую постель в соседней комнате. Слабого света, пробивавшегося сквозь высокое окно с остроконечными сводами, было достаточно для нее, чтобы найти дорогу.

Она положила спящего мальчика на солому и накрыла его старым одеялом.

Маленький принц лежал на жалкой постели. Никто, кроме нее, не наблюдал за ним — и он спал на соломе так спокойно и сладко, как будто на самой мягкой перине!

Реция сложила руки для молитвы.

Но и сюда доносился страшный звон цепей несчастных заключенных, ужасно звучали тяжелые стоны из соседних тюремных камер среди безмолвия ночи, никто теперь не слышал их. Ужасно было одиночество среди этих страшных звуков — она была одна-одинешенька! Где она находилась? Фигура старого глухонемого сторожа произвела на нее тяжелое впечатление, и, как смертельно она ни была утомлена, все же она не решалась лечь на постель и предаться сну.

Наконец ее охватил благодетельный сон. Тихо, осторожно подкрался он к ней, легким прикосновением сомкнул ее веки и с любовью отогнал от нее все заботы и мучения.

Затем он заключил бедную Рецию в свои объятья и навеял на нее волшебные сновидения, в которых она отдыхала на груди своего возлюбленного Сади…

Европейские посланники с наступлением летней жары оставили свои дома в Пере и отправились со своими семействами в Буюк-Дере, где большинство из них имели свои летние резиденции. Буюк-Дере — одно из лучших мест на берегу Босфора, оно получило свое название от большой долины, которая тянется в глубь страны на протяжении почти полутора миль от берега.

Селение Буюк-Дере состоит из нижней, лежащей у моря половины, где живут богатые греки, армяне и некоторые турки, и из верхней, живописно расположенной на холмах, где размещаются дворцы и прелестные сады посланников.

Это одно из прекраснейших мест на всем берегу: освежающий, прохладный морской ветерок смягчает здесь солнечный зной.

Сюда убегают от удушливой жары и зловонной атмосферы улиц Константинополя владельцы этих великолепных летних дворцов и в старых тенистых, живописно и искусно распланированных садах находят места с невыразимо прелестными видами на сушу и на море. В особенности хорошо бывает здесь в ясные лунные вечера.

Светлая серебристая синева звездного неба смешивается тогда с глубокою лазурью Босфора, волны которого сверкают при луне и на воде которого колышутся каики с греческими певцами и музыкантами. Тихий ветерок разносит нежные звуки по воде до садов, где в беседках или в темных рощах безмолвные слушатели наслаждаются волшебной красотой ночи на востоке.

Английский посол, владевший здесь дворцом и великолепным парком, имел обыкновение каждый летний сезон устраивать большой праздник, на который он рассылал многочисленные приглашения всей знати турецкой столицы.

В этом году также должен был состояться праздник, и везде его ждали с радостью, так как он был самым приятным и прелестным развлечением жаркого времени года.

В прежние годы знатные турецкие дамы принимали участие в этом празднике, конечно, под обычным покрывалом (ячмаком), присутствие двора до сих пор обыкновенно ограничивалось только принцами. Сам султан никогда не присутствовал. В этом же году, видимо, были важные политические причины, поэтому султан лично принял приглашение и обещал приехать.

Между тем принцессы, через принцессу Рошану, дали при случае понять супруге посланника, что они тоже хотели бы когда-нибудь посетить летний праздник, и сейчас же были сделаны соответствующие этому желанию распоряжения.

Внимание к придворным дамам доходило до того, что им была предоставлена возможность привезти на праздник свою свиту и всех, кого только пожелают.

В число турецких офицеров, получивших приглашение на этот праздник, попал, к его величайшему удивлению, и Сади-бей, новый офицер башибузуков.

Получив пригласительный билет, он с удивлением покачал головой. Как удостоился он такой необыкновенной чести, такого отличия, когда ему до сих пор не приходилось никоим образом иметь дело с английским посольством? Он не делал визитов в тех кругах, не заводил знакомства ни с одним офицером или членом посольства.

Ошибки никак не могло произойти, так как его имя и звание были отчетливо обозначены на билете. Что теперь было делать?

Сади отправился к своему товарищу Зоре-бею, у которого он застал Гассана, адъютанта принца Юссуфа-Изеддина.

Друзья радушно поздоровались.

— Я пришел к тебе с вопросом, — начал Сади, обращаясь к Зоре, — я не знаю, каким образом я удостоился чести быть приглашенным и что мне делать? — при этом он достал приглашение из кармана.

Зора-бей улыбнулся.

— Что там у тебя такое? — спросил он.

— Гм, довольно загадочная история, мой друг! — продолжал Сади. — Приглашение на летний праздник английского посланника.

— И ты тоже? — заметил Зора-бей со смехом.

— И ты? Что это значит? Над чем вы так смеетесь? — спросил Сади обоих товарищей.

— Над тем, что мы получили такие же приглашения, — ответил Зора-бей и показал билет. — Сейчас только пришел ко мне Гассан с тем же вопросом, что и ты, а я собирался спросить у вас то же самое.

— Значит, и ты тоже? — спросил удивленный Сади.

— Ну и что же? — заметил Гассан.

— Очень просто, мы отправимся, — отвечал Зора-бей.

— Я думаю, что этим приглашением мы обязаны не кому другому, как тебе, Гассан, или, скорее, твоему званию — адъютанта принца, — сказал Сади, — это мне кажется единственным объяснением!

— Нет, нет! Мне сдается нечто совсем другое! — воскликнул вдруг Гассан, погрозив, смеясь, своему товарищу Зоре. — Помнишь ли ты еще прекрасную англичанку, которую видел недавно вечером?

— Какую англичанку? — спросил Зора.

— Что за плохая память у тебя на любовные похождения, — продолжал Гассан, — или, может быть, это одно только притворство?

— Но что же было с этой прекрасной англичанкой, о которой ты говоришь? — спросил Сади.

— Я тебе сейчас расскажу, может быть, это напомнит Зоре его любовное похождение, — отвечал Гассан, бросив таинственный взгляд на своего дипломатически улыбающегося товарища. — Мы возвращались с последним пароходом из Тимирагана. На пароходе среди иностранцев находилась поразительно прекрасная англичанка. При ней были лакей и горничная, она казалась знатного рода. Когда мы приблизились к пристани, то заметили перед выходом, что дамой и ее служанкой овладело большое беспокойство, и скоро мы услышали, что в дороге у нее потерялась дорожная сумка с ее драгоценностями!