Олег, впрочем, тоже не очень долго веселился. Деньги имеют обыкновение кончаться, особенно если живешь, ни в чем себе не отказывая. Так что мсье Евдокимову пришлось заниматься разными делами — а год назад он сумел пристроиться в API.

Изрядно нагрузившись, Олег пустился в откровения.

— Ты, Максим, правильно сделал, к ним пристроился. Наши эмигранты — сволочь, такие же, как я. Но я хоть честный, я не вру. А французские буржуа — мелочные и расчетливые до омерзения. За копейку удавятся. Наши молодцы, что показали им фигу и вышли из войны. Воевать за это дерьмо...

Абсент, как известно, напиток интересный. Он оказывает некоторый психоделический эффект. Иначе с чего бы Максима по дороге домой потянуло на самоанализ, этого за ним обычно не наблюдалось.

Почему недавний собеседник-собутыльник вызывал в нём какое-то подсознательное отвращение? Вроде ведь неплохой мужик. А потом вдруг Максим понял — он встретил свою "обезьяну".

Эту теорию продвигал им препод, читавший русскую литературу. Суть её вот в чём. Почему людям обезьяны, в отличие от котов, лошадей и собак, кажутся уродливыми? Потому что они слишком на людей похожи! Только вот несколько отличаются. Так вот, человек нередко испытывает неприязнь к тому, в ком видит свои же жизненные установки, только доведенные до логического конца. Препод это прогонял на лекции о "Преступлении и наказании". Там в первой части Раскольников встречается с мелкой гнидой Лужиным и подонком покрупнее, Свидригайловым. Данные товарищи Роде омерзительны — а ведь их взгляды на жизнь ничем не отличаются от его...

Вот и Макс въехал — он встретил, так сказать, родственную душу. И ведь Олег явно это просёк... Не сразу ведь потащил бухать, а приглядывался. В самом деле — а что делал бы Максим в своём мире, получи он наследство? Наверное, то же самое. Как, впрочем, и большинство его тамошних знакомых. А вот мир, стоявший за информашками РОСТА, был совсем другой...

Между тем медленно развивался роман Максима с Ириной. Нравилась ему эта девушка. Сперва он решил, что просто гормоны играют. Тем более, что организм-то ему попался в самом таком возрасте. Как оказалось — нет. В "коммуне" нравы были самые что ни на есть революционные. Единственное, на что тут был запрет — это таскать проституток. Работниц панели левые не уважали. Впрочем, Максим с ними тоже никогда дел не имел. Платить девице за секс ему казалось абсурдом.

Впрочем, а зачем были нужны проститутки? И так было всё хорошо. На третий день обитания Максима в "коммуне" один из ребят притащил подружку. Да только он был настолько на рогах, что, видимо, ничего не сумел. Так вот, девица просто залезла к Максиму в кровать. Никто потом не обижался.

Но в Ириной он продолжал встречаться, правда, редко. Дел было много. И работа, и тренировки. К, тому же, в коммунистическом клубе, где он пытался восстановить форму, обнаружилось и нечто вроде фотокружка. Так Максим стал осваивать местную фототехнику.

О том, чем он занимается, Максим при встрече темнил. Но, как-то, когда они прогуливались по бульварам, решил сыграть в открытую.

— Ты знаешь, а я устроился на работу переводчиком в API.

Реакция девушки его удивила.

— Правда? Как интересно. И что там?

— Если честно, то наши титаны мыслей по сравнению с советскими авторами — как кот по сравнению с тигром. Кстати, а хочешь завтра сходим в одно место. Меня пригласили, я сам там не был...

— А пойдем!

Речь шла о том, что новые знакомые по спортивному клубу пригласили его в один подвальчик, где собирались левые.

...Заведение напомнило Максу питерские клубы, в которых играли рок и джаз. Это был полуподвал на входе в который околачивались двое очень внушительных парней к кожанках. Внутри, в довольно просторном сводчатом, тускло освещенном зале, были расставлены столики, в глубине имелась сцена на которой виднелась простенькая ударная установка. За ней виднелось изображение серпа и молота. Под потолком пластовался табачный дым, вокруг столиков кучковался народ. Знакомое дело. Разве что, пили тут не пиво, а вино. Максима позабавило, что тут очень гордились тем, что не имелось гарсонов. В данном времени самому тащить от стойки выпивку казалось революционным актом. Ну а так... Народ выпивал, общался, знакомился с девушками...

Максим, махнув рукой паре знакомым, пристроился к столику, где сидела компания, очень эмоционально обсуждавшая: является ли сюрреализм подлинно революционным движением. Горячность была понятна — бутылок на столе стояло множество. Кто-то подвинул Ирине и Максиму стаканы и налили вина.

Некоторое время спустя на сцену без всякого объявления вышли музыканты. Состав был следующим: вокалистка, коротко стриженная девица в косухе, аккордеон, контрабас и ударник. Понятное дело, не имелось микрофонов. Впрочем, когда группа начала петь, выяснилось — в подвале очень хорошая акустика.

Песни не были в строгом смысле революционными. По крайней мере, не такие как Максим представлял данные песни. Ну, типа — вперед рядами под красными знаменами. Больше по духу они походили на позднего Цоя. "Кто живет по законам другим. И кому умирать молодым." Однако... Ритм-секция была явно "роковой. И на этом фоне звучал аккордеон и красивый голос вокалистки. Максим в том мире слушал, в основном, симфоник-металл, он группу оценил.

Ну, а в перерывах Ирина и Максим общались с соседями, которые оказались какими-то шибко творческими товарищами, грузили им про Бретона и Арагона, которые дескать, "разрушат буржуазное искусство".

— Ну, как? — Спросил Максим Ирину, когда они вышли на воздух.

— А здорово. Слушай, а к вам устроиться нельзя?

— Не знаю, наверное, можно. Но только как твои родители к этому отнесутся?

— Так мой папа белых не уважает. Он рассчитывает вернуться и без них. Он полагает, что большевики постепенно сползут к капитализму.

— А ты в это веришь?

— Не знаю, но было бы жалко. Ведь эти ребята хотят совсем иного. А они живые. Не то, что наши.

— Ты в самом деле в это веришь?

— Да. Настоящая жизнь — это когда есть за что умирать. Остальное — существование.

Как-то так случилось, что двигались они в сторону коммуны. Но вот почти уже у самого дома романтика была прервана очень грубым образом. Наперерез из слабо освещенного переулка вышли шестеро парней явно мелкоуголовного вида.

— О! Что мы видим. У тебя есть девица. А у нас нет. Так что ты можешь идти, а вот с ней...

Дело было плохо. Максим пока что как боец мало что из себя представлял. Но деваться некуда. Одного вырубить можно, Максим знал, куда бить. Может, и второго. А дальше...

Но тут вдруг сзади нарисовалась темная фигура. Неизвестный махнул каким-то предметом — и один из гопников полетел в сторону. Второй обернулся — но тут схватился за морду. Тут только Максим понял, что это был Огюст, махавший штативом — тяжелой деревянной треногой. Максим бросился вперед, один из гопников вперед — и тут же получил ногой по яйцам.

— Ребята! Наших бьют! — Заорал Огюст.

Между тем трое оставшихся пришли в себя. В свете фонаря было видно, что один из них вытащил нож-кастет. Огюстен переместился к Максиму с девушкой, он не подпускал хулиганов, размахивая штативом, но явно его надолго не хватит. Но тут из подворотни выскочили ребята из его "коммуны" плюс ещё несколько человек. Они держали в руках бутылки — и оказались как раз за спиной гопников. Те поняли, что вечер пошел как-то не так — и быстро дернули прочь.

— Ну, спасибо, если бы не ты... — Сказал Максим Огюст.

— Да, ладно, я пойду аппарат подберу, я его на улице оставил, как вас увидел.

— Ты бросил свой аппарат?!

— Так что было делать? Своих-то надо защищать...

Тут за углом раздался топот.

— Фараоны! Уходим!

Вся компания тут же слилась в подъезд. Ирину ловко подхватили под руки и затащили туда же, предоставив местным ментам разбираться с троими подранками — один валялся в отключке, другой толкьо-только стал приходить в себя от пинка по причинному месту, у третьего явно была разорвана щека железной оконечностью штатива.