— Конон, народ афинский провозглашает тебя моими устами Победоносцем… Пусть это имя останется тебе верным в жизни и будет сопровождать тебя и в смерти.

С башен, защищавших гавань, стража протрубила об одержанной победе. Стоявший на коленях народ поднялся. Мощный крик: «Победа! Победа! Победа!» — раздался над морем. Подхваченное вслед затем тысячами голосов имя победителя понеслось к Афинам.

У края большой площади стояла колесница, запряженная парой белых лошадей, гривы которых были окрашены в красный цвет. Молодой раб, не имевший другой одежды, кроме пурпурного пояса вокруг бедер, с трудом сдерживал горячившихся коней. Конон вскочил на колесницу и натянул вожжи. Лошади взвились на дыбы, затем пустились галопом по обсаженной платанами дороге, которая вела к городу.

Жаждавшая видеть его толпа не пропускала, и стратег, выехав из Пирея, повернул направо, проехал несколько стадий по берегу моря и, переправившись по каменному мосту, переброшенному через Кефис у его устья, очутился на минихийской дороге. Там прохожие встречались только изредка.

— Как Леуциппа? — спросил он у стоявшего за спиной раба.

— Леуциппа каждый день ходил на агору узнавать, нет ли каких известий. Два раза его носили на вершину Ликабетта, откуда виден Суниум и море.

— Как вы узнали о победе?

— От гонцов, которых ты прислал, господин. Они прибыли ночью. Они успели всего за четыре часа добраться с мыса до Афин.

— Узнай, как их зовут. Я награжу их. Когда Леуциппа узнал об этом?

— Я разбудил его сегодня утром, как только увидел огонь на горе.

И, видя, что Конон не задает больше вопросов, прибавил:

— Я сказал об этом и Лизистрате, старой кормилице, которая шла за молоком. Она выронила амфору, господин, и бросилась в гинекей… а так как амфора была глиняная, она разбилась, — лукаво сказал раб.

— Ты славный малый, Ксантиас. Ты отрастишь себе волосы, и в следующий раз я возьму тебя с собой в поход.

— О, господин, какой ты добрый, — сказал раб, покраснев от удовольствия. — И у меня будет шлем и меч?

— У тебя будет шлем и меч, и я дам тебе доспехи. А теперь, молчи.

Они приехали в Иллиссус. Лошади, фыркая, перешли через ручей, полный мутной воды, и пошли шагом, чтобы достичь склона дороги, проходившей в этом месте. Конон, сгоравший от нетерпения узнать о том, что его больше всего интересовало, решился, наконец, задать вопрос, который все время вертелся у него на языке.

— А ты видел дочь Леуциппы, Ксантиас? Как она поживает?

— О, господин, — отвечал раб, — почему ты не позволил мне рассказать тебе о ней раньше. Я люблю ее так же, как и тебя, я предан ей так же, как и тебе, потому что она так же добра и милостива, как и ты. Целый месяц она вышивала покрывало Афине. Каждый день она ходила в храм с Лизистратой. И так, как они возвращались, когда уже становилось темно, я выходил к ним навстречу с Кратером, — нашей собакой. Один раз, господин, какой-то пьяный шел за нами. Я взялся за палку, Кратер оскалил зубы, и тот человек ушел, ругаясь. Лизистрата испугалась и убежала, а она не тронулась с места, господин. Она сказала мне, что я храбрый и что она надеется на меня.

— Кратер хорошая собака, — сказал, улыбаясь, Конон. — Я дарю тебе Кратера.

— Он любит меня. Все его боятся; он слушается только меня. В тот день, когда этот человек ушел, она сказала мне: ты хорошо сделал, Ксантиас, что взял с собой собаку. Госпожа, мне было так приказано, — сказал я. Нам обоим приказано охранять тебя. Кто тебе приказал? — спросила она. Он приказал, госпожа. Когда он уезжал, то сказал: ты дашь убить себя и собаку прежде, чем кто-нибудь обидит ее. Она улыбнулась, потом опустила свое покрывало и больше ничего не сказала мне. Но с того дня, когда она приходила утром вышивать под платанами, она приносила с собой хлеб, намазанный медом. Кратер, хоть и собака, но лакомка и очень любит мед.

— Значит, дочь Леуциппы приходила работать одна на двор?

— Да, господин, но она немного работала, хотя ее пальцы так же искусны, как пальцы Арахнеи. Раз с ней приходила маленькая Миррина. Она хотела сорвать цветок, и ее кукла упала в бассейн. Я был там, я ее вытащил. С этого дня Миррина всегда улыбается мне, а Носсиса велела дать мне постель в маленькой комнате, где я живу вместе с Кратером. Я очень счастлив, господин.

Конон обернулся и дружески похлопал по темному плечу юноши.

Будь всегда при ней, — сказал он, — а когда тебе исполнится двадцать лет, я отпущу тебя на волю.

Скоро колесница переехала по деревянному настилу через широкий ров, который был выкопан между Долгими Стенами и стеной Фалерона, защищая город с этой стороны. Почти тотчас же колеса застучали по плитам и через несколько минут колесница остановилась у лестницы перед домом Леуциппы.

Дом принял праздничный вид. Колонны были задрапированы розовыми и белыми тканями, на ступени каскадами ниспадали цветы; огромная, увеличивавшаяся все более и более толпа, которую слуги с трудом сдерживали, запрудила улицу; любопытные влезали на столбы, взбирались на крыши домов. Иногда шум внезапно стихал, и тогда все подхватывали припев, которым обычно приветствовали триумфаторов: Ио Конон! Ио Конон!

Бронзовые двери в глубине портала были отворены. В них стоял улыбающийся Леуциппа, а за ним, вопреки обычаю, Эринна, под прозрачным покрывалом, протягивая руки своему жениху.

На следующий день, ранним утром они отправились посидеть под тем деревом, которое было свидетелем их первого объяснения.

— Я даже и не подозревал, что это время так удивительно хорошо, — сказал Конон. — Много раз я видел, как начинается день в горах или на море, как солнце окрашивает горизонт. Сейчас я вижу один только этот розовый луч, который трепещет на углу стены и на листьях, которые похоже еще не стряхнули с себя сон… и несмотря на это, мне кажется, что яркий свет ослепляет меня… Иногда я спрашиваю себя, неужели я тот самый человек, который еще вчера командовал грозным войском…

Эринна, приблизив свои уста к его губам, отвечала тихо:

— Да, тот самый. Но не говори больше ничего. Боги могут позавидовать, потому что я слишком счастлива. Дай мне закрыть глаза. Чтобы смотреть на тебя, мне не надо открывать их… — Пурпурная лента, связывавшая ее волосы, упала, и они рассыпались но плечам.

Поднимавшееся солнце, пробиваясь сквозь листву, казалось благословляло молодых людей, касаясь их своими первыми золотыми лучами.

Однажды Лизистрата отправилась вместе с Эринной в храм Афины, где девушки, подруги Эринны, заканчивали шить покрывало. С работой нужно было торопиться, потому что великие панафинеи[21] были уже близко.

Конон приказал запрячь свою колесницу и остановился у подножья пропилеев. Когда, по окончании работы, молодые девушки появились веселой стайкой на ступенях, он подошел к удивленной Эринне и протянул букет роз. Затем, к удивлению смутившихся девушек, он помог ей взойти на сверкающую колесницу и, поддерживая одной рукой, взял в другую вожжи. Лошади было заупрямились и топтались на одном месте, но затем рванули и, управляемые твердой рукой, поскакали галопом. Серебряный орел, с распущенными крыльями, украшавший дышло, стремительно летел впереди быстро мчащейся колесницы. На стратеге был его парадный костюм, волосы были охвачены золотым обручем, пурпурный плащ развевался. Прохожим казалось, что они видят самого Ареса и Афродиту.

Вдруг на дороге показалась группа флейтисток. Они шли перед великолепными носилками, которые несли на плечах либийцы. На них возлежала на шелковых подушках молодая женщина необыкновенной красоты. Ее черные, как Эреб, волосы волнами окружали лицо, выбиваясь из-под серебряной анадемы[22]. На ней была тончайшая туника, вышитая цветами лотоса; бледно-голубой шарф слегка прикрывал ее грудь. На руке висел веер из перьев, таких же легких, как ее улыбка.