После этой бессонной ночи он пошел днем на прием к Бёмеру. Серьезный и спокойный вошел в кабинет и, проигнорировав жест Бёмера, предлагавшего ему сесть, сказал:

— Я прошу вас, господин доктор Бёмер, не разговаривать впредь со мной ни на заводе, ни вне его с глазу на глаз. Я настаиваю, чтобы на наших с вами беседах всегда присутствовал кто-нибудь третий.

После этих слов он повернулся и вышел.

На заводе о связи между богом-отцом, как все называли Бёмера, и дочерью Шнайдера никто не знал. Уже одна мысль об этом показалась бы нелепой. Если кто-нибудь из коллег спрашивал Шнайдера, что теперь делает его дочь, он вскользь отвечал, что она работает на компьютере в большой страховой компании и живет вместе с коллегой-ровесницей. Дескать, это хорошо, когда взрослые дети уходят из дома, тогда они быстрее становятся самостоятельными и достаточно рано начинают понимать, насколько дорога жизнь.

О крахе его супружества не догадывались.

Много позже описанных здесь событий, за три дня до смерти Бёмера, между ним и Шнайдером состоялся все-таки еще один разговор с глазу на глаз. Был один из тех вечеров, когда зной липнет к стенам, а у людей возникает искушение прыгнуть в первую попавшуюся лужу, тогда-то Бёмер и позвонил Шнайдеру в производственный совет, точно зная, что в это время на другом конце провода не будет посторонних. Он попросил Шнайдера зайти к нему в кабинет, а когда тот резко осадил его за нарушение принципа, который до сих пор строго соблюдался, Бёмер сказал: «Господин Шнайдер, дело чрезвычайной срочности и секретности. Прошу вас. Речь идет о судьбе завода. Вам этого достаточно?»

После некоторых колебаний Шнайдер согласился.

Дверь в приемную была открыта, обитые двери в святая святых лишь притворены. Заслышав шаги, Бёмер крикнул:

— Входите и закройте за собой дверь!

Он указал Шнайдеру на кресло в углу, а сам остался сидеть за письменным столом, не предложив ни напитков, ни сигарет. Шнайдера удивило смущение шефа: он сжимал руки под столом и, не глядя на него, смотрел в окно.

— Рабочий день давно закончился, — начал Шнайдер. — Что вам от меня нужно?

Бёмер распрямился за письменным столом и снова стал таким, каким его знал каждый.

— Можете снять пиджак, вы видите, я тоже в одной рубашке. Такую жару невозможно выдержать. А служащие заводоуправления еще ходят в галстуках.

— Вы хотите поговорить со мной о галстуках?

Шнайдер бросил свой пиджак на спинку соседнего кресла.

— Я позвал вас потому, что я уже в том возрасте, когда надо привести в порядок свои дела.

— А что должен делать при этом я? Может быть, выносить мусор?

— Вы хорошо знаете, что я не пригласил бы вас сюда, если бы этого не потребовали необычные обстоятельства. Слушайте меня внимательно и не перебивайте… Меня волнует дальнейшая судьба завода, об этом идет речь. Конечно, у меня есть наследники — два сына, они интеллигентны, но нерешительны. Мне нужен здесь человек, который бы все держал в руках, не был фантазером, рассуждал здраво и реалистично. Я хочу, заручившись вашим согласием, назначить вас директором завода со всеми полномочиями. Я предоставлю вам также права по отношению к моим наследникам, прежде всего сыновьям. Я должен принять это решение на тот случай, если меня не станет. Я должен принять это решение, поскольку пришел к убеждению, что мои сыновья продадут завод, и не потому, что они корыстолюбивы, а потому, что окажутся беспомощными, не выдержат конкуренции и суровых законов рынка. Они не имеют никакого понятия о руководстве людьми, поскольку ими самими надо еще руководить… Моя жена, разумеется, основная наследница и исполнительница завещания. Но она, насколько я ее знаю, передаст все дела нотариусу. Она, так сказать, «тихая» наследница и проводит свои дни в стране, где я никогда не чувствовал себя уютно, хотя и люблю французскую литературу… Вы здесь мой доверенный человек, который все возглавит. В общем, я решил так: после моей смерти пятьдесят процентов прибыли достанутся рабочим и служащим, пятьдесят процентов — моим наследникам. Это всегда будет больше той суммы, которую они могут истратить. Вы, господин Шнайдер, будете гарантом того, чтобы предприятие приносило прибыль и чтобы ее справедливо распределяли. Если вы согласитесь, я тут же извещу моих адвокатов и нотариусов, а потом поставлю свою подпись под уже подготовленными договорами и под моим личным завещанием. Если расшифровать, то это значит: не только пятьдесят процентов прибыли пойдет рабочим и служащим, но и пятьдесят процентов средств производства будут принадлежать им, то есть половина завода. Разумеется, все это будет подробно определено в договорах.

— Я должен все-таки вас перебить, господин Бёмер, по-моему, вы сумасшедший.

Бёмер усмехнулся.

— Поначалу я тоже так думал, когда вынашивал этот план. Но я знаю вас уже больше двадцати лет и поэтому подчеркиваю: вы единственный, кто может гарантировать, что плод всей моей жизни не будет после моей смерти продан какому-нибудь крупному концерну, который, ради приличия, позволит заводу года два функционировать, а потом под флагом концентрации производства прикроет его. Поверьте мне, это уж точно, как бог свят. Я не вертопрах, обо всем этом серьезно думал много лет, уже несколько месяцев обсуждаю это с моими адвокатами и с советником по экономическим вопросам. Вам нужно только сказать «да». Освоить это дело вам не составит труда. Хоть я и хочу прожить еще лет сорок, хочу дотянуть до ста, но, может быть, проживу недели три. Если сейчас все не уладить, то я оставлю после себя груду обломков, которую бросят на мою могилу. Решайтесь. Это не принуждение, это просьба человека, который не видит другого выхода, чтобы спасти дело всей своей жизни.

Вентилятор на курительном столике поднимал ветер, но приносил мало прохлады. Шнайдер утонул в своем кресле; он чувствовал себя так, будто в эту минуту кто-то попросил его срыть гору Эверест.

Едва слышно он произнес:

— Мне никогда бы не пришло в голову, что вы с вашим трезвым умом можете еще и сказки рассказывать. Я всегда считал вас серьезным деловым хозяином, и если вы все обдумали, как пытаетесь мне внушить, то, надеюсь, поразмыслили также и о том, что ваш шаг…

— Модель. Назовем это моделью, господин Шнайдер.

— …что ваша модель, если ее действительно воплотить на практике, вызовет большую шумиху — не говоря уже о том, по плечу ли мне такая задача вообще. Ваша модель приведет к тому, что вся страна затаит дыхание. Я не настолько наивен, чтобы поверить, будто немецкие предприниматели станут рукоплескать.

— Перестаньте! Немецкие предприниматели, слушать о них не хочу! За исключением нескольких, все недальновидные, сплетники и копеечные души. А профсоюзы им еще подыгрывают, болтая о партнерстве. Вы об этом знаете не хуже меня. Нет, мы — вы и я — могли бы создать такую модель, которая, пожалуй, найдет немало последователей. Я предлагаю вам руководство и осуществление этой модели. Ваши же слова: «В этой стране лишь тогда что-то изменится, если изменятся имущественные отношения, отношения собственности». Так, пожалуйста, чего вы еще ждете? Договор подготовлен к подписи, скажите просто «да».

— Почему сейчас? Почему не завтра или послезавтра?

— Я не способен вам объяснить, почему не могу больше ждать, поскольку сам этого не знаю. Но в конце концов вы ведь выросли здесь, на моем заводе, и этот завод благодаря вам, вашему трудолюбию и вашей находчивости стал тем, чем он сейчас является.

— Имеет ли это какое-нибудь отношение к моей…

— Нет. Мы же условились. Об этом мы никогда прежде не говорили, не будем говорить и сейчас, — сказал Бёмер.

Шнайдер поднялся и встал спиной к вентилятору. При этом он поднял над головой руки; рубашка его взмокла от пота.

— Допустим, я скажу «да», но последствия все равно нельзя предугадать. Вы это знаете не хуже меня.

— Последствия всесторонне обдуманы и проиграны. Как уже сказано, я серьезно занимался этой моделью больше четырех лет.