— Стало быть, архимандрит человек кроткого нрава? — уже спокойней спросил казначей и опустился на стул.

Иохан принес кувшин с вином и три кружки. По ляшской моде служанка поставила на стол большую миску с куриным бульоном и клецками из гречневой муки. Когда Кристя и его младший брат насытились, медельничер наполнил кружки и продолжал начатый разговор.

— Нрав-то у него кроткий, а вот есть у отца Амфилохие недостаток, как я уже говорил. В нынешнем году, ни далее как во второй день светлой седьмицы, он гневно выговаривал с амвона в обители святого Иоанна боярыням, ревностно внимавшим ему. «О женщины, — воскликнул он, — как же вы дерзаете покрывать щеки румянами, укоряя тем самым господа за то, что сотворил он вас не такими красивыми, как вам хотелось бы! На заутреню вы опаздываете, — времени у вас мало! Истинно говорю вам: скорее успевают слуги очистить конюшни сорока государевых коней, нежели вы — надеть свои юбки, серьги да булавки…»

Ионуц смеялся, слушая эту строгую отповедь; а между тем Кристя, равнодушно буркнув что-то, доедал деревянной ложкой бульон с клецками.

— А однажды в боярской раде рассказал он такую притчу, — продолжил медельничер, призвав Ионуца осушить кружку. — Стоит-де господарю чихнуть, как у всех бояр в совете начинает свербеть в носу. Такой идет чох, что вся крепость сотрясается. От этих слов чуть было не разгневался митрополит Феоктист.

— Как тут не разгневаться, — пробормотал Кристя.

— Оно конечно! Меня он тоже как-то почтил советом. «Гляди, медельничер Думитру Кривэц, — сказал он мне, — не очень-то веселись со своими дружками, ибо нынешние дружки что тени: видны только, покуда светит солнце».

— Это мне больше по душе, — заметил Ионуц. — Однако тут святой отец дал маху.

— А вот доживешь, как я, до седых волос, тогда узнаешь, дал он маху или нет. Я ему тоже ответил, Ионуц, что в Молдове нет ничего лучше и приятнее дружбы. А старец подумал-подумал, да и согласился со мной. «Что верно, то верно, медельничер Думитру Кривэц, — сказал он. — Когда лукавый, искушая спасителя нашего Христа, проносил его по свету и привел на крышу храма, не было весны, да и над Молдовой они не проносились; а то божий сын согласился бы остаться в нашем краю».

Между тем казначей, осушив еще одну кружку, приступил ко второму блюду — пшенной каше с мясом. Он был погружен в свои мысли и все считал на пальцах дни. Насытившись, Кристя встал из-за стола и отправился к супруге за советом. Корчмарь повел его. Тут же в комнату вошла пани Мина. В каждой руке она держала по медному подсвечнику с сальной свечой. Поставив светильники по обеим сторонам кувшина, корчмарша уселась рядом с Ионуцем.

— Пани Мина наша добрая подружка, — мигнул медельничер своему юному собеседнику. — Я наведываюсь порой сюда, чтобы позабыть невзгоды. У пана Иохана торговые дела в польской земле. Когда он туда уезжает, вино становится еще вкуснее.

Кочмарша легонько придвинулась к молодому боярину и ласково положила ручку на его руку; Ионуц отпрянул.

— Он еще пуглив, — улыбнулась она. — Значит, отведешь его к княжичу? Это о нем ты мне говорил?

— О нем.

— А княжич ждет его, чтобы отдохнуть от своих наставников и суровых порядков княгини Кяжны?

— Так оно и есть, пани Мина, — кивнул Кривэц. — Я — смиреннейший медельничер и воин господаря — и то живу вольготнее и веселее княжича. Да мне, простому медельничеру, много и не надо: лишь бы ходить сюда да слушать, как ты смеешься. Выпей, боярский сын, еще винца да посмотри на пани Мину. А ты, красавица, прижмись к нему и поцелуй, посмотрим, по вкусу ли ему придется.

Она прижалась к нему всем своим налитым как у куропатки телом, и губы ее обожгли юношу поцелуем. Голова Ионуца пошла кругом.

— Самая полезная наука, — смеялся смиреннейший медельничер. — Княжич тоже вздыхает о подружке. Случилось так, что князь повелел тебе представиться ко двору завтра, а сам от правился по своим господаревым делам и оставил тут княжича — встретить тебя, нового товарища и служителя. И повелел господарь, чтобы мы, служители и свита княжича, отправились вслед за ним в хотинскую землю. А мы по пути завернем к ляшскому рубежу. Есть там одно местечко, куда давно порывается княжич Алексэндрел.

— Ионэшень? — изумленно и радостно спросил Ионуц. Кривэц ухмыльнулся.

— Видишь, пани Мина, как он много знает, этот боярский сын? Можешь поцеловать его еще раз.

Корчмарша окинула Ионуца долгим взглядом. В его глазах сверкнуло пламя. Она так и не решилась вторично исполнить волю медельничера.

На другой день, в понедельник, в утренний час, когда солнце поднялось вровень с башнями крепости, повеление Штефана-водэ было исполнено. Маленький Ждер был представлен ко двору, где ему предстояло потешать и веселить княжича Алексэндрела. Латники пропустили в крепость пышно разодетых казначея Кристю и его боярыню, проследовавших в своей колымаге, словно королевские послы. Ионуц соскочил с коня, как только у сводчатого входа во дворец заметил княжича Алексэндрела. Кинув Георге Татару поводья, он шагнул к своему повелителю, преклонил колено и схватил его за руку. Это нарушение этикета расстроило казначея, который полагал, что именно он должен прежде всего поклониться княжичу, сказать подобающие случаю слова, а уж потом представить Ионуца. Поступок Ионуца не пришелся по вкусу и боярыне Кандакии, которая полагала, что ей надлежит предстать перед княжичем рядом со своим супругом, сделать изящный поклон господареву наследнику и одарить его улыбкой, на которые она была мастерица. Между тем Алексэндрел-водэ, подняв Ионуца, радостно обнял его, затем, повернувшись спиной к прочим гостям, поманил за собой юного товарища и служителя. Не будь тут преподобного Амфилохие Шендри, все пошло бы кувырком, боярину Кристе и боярыне Кандакии осталось бы лишь глазеть на воинов, стоявших на стенах и у ратных служб. Но отец архимандрит Амфилохие, воздев руку, благословил юнцов и умерил их пыл.

— Ее светлость княгиня Кяжна дожидается сына конюшего Маноле, — сообщил он.

И княжич Алексэндрел, потемнев лицом, тут же отпустил Ионуца. Отроки-служители показались на пороге и поклонились казначею и боярыне Кандакии. Княжич тоже на мгновение остановился, отвечая на поклон гостей и служителей, затем первый вступил в сени, которые вели в приемный покой. Ионуц собрался было последовать за ним, но отец архимандрит остановил его. Боярская чета вошла впереди него.

В хмурой зале с узкими окнами стояла в окружении своих служительниц княгиня Кяжна, сестра усопшего князя Богдана, отца Штефана. Она была в скорбном монашеском одеянии. Ее худое лицо покрывала бледность, широко раскрытые, словно завороженные внутренними видениями, зеленые глаза растерянно смотрели на мир.

Княжич Алексэндрел в ярком воинском наряде шагнул, звеня шпорами, к тетке и поцеловал у нее руку. Княгиня коснулась тонкими губами его лба. Казалось, на лицо Алексэндрела легла тень печали, витавшей в этом мрачном покое, пронизывавшей всех, кто там был. Между тем за высокими окнами сияло солнце и ликовала жизнь.

Казначей прошел между двумя рядами отроков, сопровождавших княжича, и смиренно склонил голову перед Кяжной. Боярыня Кандакия, шурша юбками, быстрыми шажками приблизилась к княгине и опустилась на колени. Старая государыня слегка кивнула им, еще выше подняла голову и глухо произнесла что то невнятное. Архимандрит Амфилохие догадался о смысле ее слов и подтолкнул к ней младшего Ждера. Ионуц, смущенный угрюмой обстановкой и печалью тщедушной инокини, неподвижной, словно фигуры на иконах, шагнул вперед, споткнулся и опустился на колени.

— Государыня велит тебе встать, — сказал отец архимандрит.

Ждер встал, не смея взглянуть на старую княгиню.

— Посмотри в глаза государыне, — приказал ему отец Амфилохие.

Ионуц, вытаращив глаза, взглянул на княгиню, и она к великому удивлению придворных, улыбнулась ему. Все тут же заулыбались и переглянулись.