В низкую боковую дверь вошли трое детей господаря — Метру, Богдан и Елена, — осиротевшие после кончины их матери, княгини Евдокии. Наряженные, как взрослые, в парчовые одежды, они выстроились рядом с княгиней Кяжной и улыбнулись, похожие на крохотных святых. Церемония приема была завершена. Государыня собралась было уйти с крошечными святыми, но вспомнила, что должна дать одним наставления, а других порадовать любезным словом.

— Господин наш уверен, — сказала она Ионуцу, — что ты будешь добрым служителем княжичу Александру. — Потом повернулась к казначею. — Вижу, мой батюшка, что жена у тебя отменно пригожая и изнеженная, — произнесла она без улыбки.

Боярыня Кандакия почувствовала себя уязвленной, но ответила приятной улыбкой. Казначей приосанился. Княгиня и княжьи дети словно растаяли в тени внутренних дворцовых покоев.

Все вздохнули с облегчением. Отец Амфилохие Шендря пригласил гостей в галерею. Лицо монаха-аскета светилось доброй и чуть лукавой улыбкой.

— Отче, дозволь нам с Ждером уйти, — обратился к нему Алексэндрел. — Надо готовиться в путь, как повелел государь: медельничер Кривэц уже вывел коней и служителей.

— Сейчас, сейчас, государь, — ответил архимандрит. — Знаю, ты спешишь отделаться от наставников. Снизойди к нам, потерпи еще немного. И не худо бы сказать тебе слово благодарности казначею Кристе.

— Это я должен смиренно благодарить, — сказал с поклоном боярин Кристя.

— Нет, мы тоже тебе многим обязаны, почтенный казначей, — ухмыльнулся архимандрит, — ибо ты подарил нам зрелище, от которого мы отвыкли.

Боярыня Кандакия разрумянилась от удовольствия.

— Двор наш чужд веселию, — продолжал отец Амфилохие. — После кончины ее светлости Олти, родительницы нашего господаря, осталась одна княжна Кяжна. Другие княгини, овдовев. разъехались кто куда и редко показывают при дворе свои опечаленные лица. Ни увеселений, ни игрищ. Мы же, занятые учением, тоже не очень забавляемся, что может засвидетельствовать и государь наш Алексэндрел. А потому, увидев в это утро новых людей, мы испытываем немалую радость. Коли задержитесь немного, придет и отец Тимофтей и тоже порадуется. А вот из-за столбов галереи уже выглядывают и ратные капитаны. Видите, как нужны нам здесь веселые лица. Но и тебе, честной казначей, нужен добрый совет, и совет этот осмелюсь преподать я, старый философ: красивую жену и полную мошну не надо выставлять напоказ. Как бы лихие люди не приметили!

Выслушав это приятное назидание, боярыня Кандакия поцеловала руку архимандриту и стала торопить мужа вернуться на постоялый двор. Казначею хотелось преподать еще некоторые советы меньшому брату, но княжичу Алексэндрелу не терпелось. Он поспешил увести Ионуца в свои покои и сразу заговорил о заветной тайне.

— Помнишь, Ждер, о чем мы тогда говорили? — взволнованно спросил он, сжимая руку Ионуцу.

— Все до последнего слова, государь.

— И клятву не забыл?

— И клятву.

— Мне еще не удалось заглянуть в тот угол, куда сердце влечет. Сам видишь: живу я в большом стеснении. Когда нахожусь при государе, то я как на службе, и избегать ее мне не дозволено. Когда отправляемся с ним на более долгий срок в воинские станы или города Нижней Молдовы, за мною следуют мои наставники. Ты видел их. Отец Амфилохие остер на язык — мне нравится слушать его. А вот с отцом Тимофтеем дело хуже: никак не научусь лопотать по-сербски. А на этот раз господу угодно было, чтобы отец поторопился. Пришлось ему уехать вперед и оставить меня, ибо он знал, что мне приятно будет встретить тебя. Теперь у нас в запасе два свободных дня — вот и завернем в одно местечко, ведомое мне.

— И мне, государь, — заметил Ионуц.

Алексэндрел задумался.

— А знаешь, побратимство наше помогает нам, — шепнул он. — Ты никому не раскрыл тайны?

— Никому, государь, хотя меня искушали.

— Искушали? Кто же?

— Мой брат, отец Никодим. Но я прикусил язык.

— Знаешь, Ждер, я сразу понял, что у тебя верная душа.

— Господин мой, — улыбнулся Ионуц, — я — то был нем. Но, сдается, о тебе этого не скажешь. Вечор мы разговорились с медельничером Кривэцем в харчевне одного ляха.

Княжич улыбнулся, обнажив свои острые зубы.

— Медельничер Думитру Кривэц, — пояснил он, — служитель по самым тайным моим делам. Другой — слуга Григорашку Жоры — отвез недавно от меня весть в Ионэшень и привез ответ. Есть еще и другие служители, которые сопровождают меня. Все это преданные люди; они умеют молчать при тех, кому не положено знать о моих целях. Так что не тревожься напрасно и считай Кривэца другом.

— Я уже подружился с ним, — рассмеялся Ионуц.

— Чему же ты смеешься?

— Смеюсь, государь, оттого, что дружбу эту мы скрепили при пани Мине, корчмарше. Вокруг нашей тайны слишком много глаз и ушей. Но я понимаю, что иначе нельзя, а потому смеюсь.

— Только ли потому?

— Не только, государь. У подружки медельничера красивые голубые глаза. Я видел их очень близко. И еще кое-что узнал, помимо глаз. Хороша такая дружба, хороша государева служба.

Алексэндрел пожелал узнать, что произошло и о чем говорилось накануне в харчевне Иохана Рыжего. Затем, хлопнув в ладоши, велел служителям подать оружие.

Медельничер получил приказ готовиться в путь. В одиннадцатом часу дня открылись ворота крепости, и стража пропустила княжича и его небольшую свиту.

Помимо побратима, Алексэндрела сопровождали Думитру Кривэц и Коман, доверенный человек Жоры, хорошо знавший дороги. Наемных конников было девять — люди крепкие, отобранные Шендрей, вторым гетманом. Кроме них, ехал еще татарин, слуга Ионуца, и два княжеских служителя.

Прозвучали трубы, и ворота закрылись. Отряд спустился к реке Сучаве и повернул на север.

Ждер чувствовал, что княжич, скакавший рядом с ним, охвачен жестоким нетерпением, еще более усилившимся в этих солнечных вольных просторах. Сам Ионуц с недоумением и смутной тревогой всматривался в тот неведомый мир, который открывался его взволнованной душе. Он тоже с волнением думал о возлюбленной своего господина и в мыслях осмеливался идти гораздо дальше того, что позволяло ему положение друга и слуги. То была другая тайна его души, о которой никто не ведал и перед которой он сам робел. Юность его, изменчивая, порывистая, вынашивала лукавые замыслы, в которых он еще не отдавал себе отчета. Накануне вечером он дерзнул поцеловать корчмаршу в то самое мгновение, когда она заколебалась, и губы женщины подарили ему огненную сладость — предвестницу будущих наслаждений.

Алексэндрел изредка обращался к нему с вопросом, весьма далеким от мыслей и видений, томивших обоих. Затем они замолкали, но каждый мысленно устремлялся к одной и той же тайне. Княжичу казалось странным, что волею судеб он лишь в этот день получил возможность приблизиться к предмету своей страсти. Между тем Ждер связывал это совпадение со своей собственной судьбой, но при этом не отваживался идти дальше того, что позволяла ему роль подчиненного. Он лелеял смутную надежду, что девица, как то предрекла цыганка, сама сделает выбор, лишь только увидит у своего решетчатого окна нового сказочного принца.

Он не испытывал никакой злобы к своему господину и мысленно мирился и с исходом, не походившим на тот, о котором мечтал, — ведь чувства его только еще пробуждались, а не были возбуждены, как у княжича. Скорее всего в нем кипели силы молодости, искавшие выхода; он радовался, господин же его томился…

В теплом воздухе, овевавшем быстрых всадников, тоже бродили смутные изменчивые силы. К полудню путники все еще продвигались берегом Сучавы вдоль опушки ракитовой рощи и изредка, словно в зеленоватом стекле, видели свое отражение в зеркальной глади речных излучин и заводей.

Внезапно небо на западе потемнело, и дракон, рожденный полуденным зноем, повел отряд грозовых туч в сторону солнца. Вдоль реки пронесся раскат грома, и прозрачные воды ее сделались тускло-серыми. Служители княжича достали для своего господина кафтан. Ионуц вынул из переметной сумы башлык. Впереди торопливо прошумел короткий дождь: прибрежные рощи и сама река словно встрепенулись… Но тут же засияло солнце. Ни одна капля не упала на всадников. Сзади нагнал их порыв ветра. Там над землею висели длинные космы дождя.