Письмо Артема Фрине 31 декабря 1925 г. [Астрахань]

Верблюды наняты и ревут во дворе

Мешки мои увязаны

Пушки мои чищены и оттягивают пояс

Сердце мое на взводе и глаза затоплены радостью

Впереди путь по степям на 500 верст

Так пожелай же мне Фрина ровных дорог счастливых встреч

Пожелай чтоб на моем пути было много сухого топлива, полные колодцы воды

Чтоб утренними и вечерними зорями был устлан путь мой, чтоб непогода шла стороной, чтоб верблюды не сбили пяток и не

натерли кровавых язв под мышками, чтоб горбы их не сбивались и чтоб зубы их не крошились

Сидя у костров я как-нибудь вспомню тебя и ласковая волна накроет меня: ибо — ты первая у меня и я первый у тебя

А это не выцветает за всю нашу короткую человеческую жизнь.

«НИКОЛАЙ»

Напиши мне, Артему, на Баку или Тифлис до востребования — доберусь туда месяца через полтора — если будет о чем написать, если ты сказала не все слова.

Последний раз они увиделись в Москве в 1932-м году.

Фрина:

«Встретились на улице. Я уже давно была замужем. Подарил „Гуляй Волгу“ с надписью: „Фрине — сочный кусок моего сердца“».

«Март 1922 — август 1922 — Севастополь, матрос Черноморского флота» (из партдела Артема Веселого).

«В 1922 году я дважды видел Артема в Севастополе, — вспоминал знакомый Артема Александр Романенко. — Первый раз — в колонне краснофлотцев, шедшей по улице. Артем маршировал на правом фланге. Жил он в казармах на Корабельной стороне. Второй раз мы встретились по дороге в редакцию газеты „Маяк коммунизма“» ¹.

Артем Веселый печатал статьи и очерки в севастопольских газетах, не раз выступал на литературных вечерах.

В это время произошло событие, которое определило место Артема Веселого в первом ряду молодых писателей, вошедших в литературу в 1920-е годы: вышла его книга «Реки огненные».

Как возник образ моего первого рассказа?

1922, Севастополь, флотские казармы. Бегу по казарменному двору с котелком на кухню за обедом, и вот краем глаза вижу — двоих старой службы пьяных моряков под конвоем гонят на гауптвахту; они были оборваны, потрепаны и лица их, лают последними словами и конвойных, и смеющихся комсомольцев-моряков молодого призыва, лают власть, бога, угодников, кричат слова смрадной брани проходившим мимо командиру экипажа и комиссару. Все это я вижу и слышу в какую-то долю минуты и ныряю в кухню, а вечером того же дня уползаю куда-то в темный угол и на измятых листках курительной бумаги, в лихорадке азарта, пишу один из своих первых и лучших рассказов «Реки огненные». Весь рассказ вылился сразу, с одного почерка, почти без поправок ³.

Увиденное «в какую-то долю секунды» претворилось в сюжет большого рассказа (некоторые литературоведы называют «Реки огненные» повестью), а участники эпизода стали его персонажами.

Сюжет.

Два бывших матроса-махновца, не найдя себя в условиях НЭПа, возвращаются на родной корабль, но и тут новая реальность отторгает их как людей, совершенно ей чуждых.

Два старой службы моряка.

Автор рисует портрет Ваньки-Граммофона и Мишки-Крокодила: «опухшие, мятые, ровно какое чудище жевало-жевало, да и выплюнуло их».

Ходовые, деловые Мишка с Ванькой, не шпана какая-нибудь. Широкой программы ребятки. Оторвыши разинские, верно. И отчаянность обожают, тоже верно.

Матрос… Слово одно чего стоит! Надо фасон держать. Да и то сказать, бывало, отчаянность не ставилась в укор. Все прикрывал наган и слово простое, как буханка хлеба. Это в наше растаковское времечко телячья кротость в почете. В почете аршин, рубль да язык с локоть. Никогда, никогда не понять этого Мишке с Ванькой, не на тех дрожжах заквашены.

Бывало… Эх, говорено-говорено да и брошено!

Бывало и в Мишке с Ванькой ревели ураганы. И через них хлестали взмыленные дни; не жизня — клюковка.

Леса роняли

           Реки огненные перемахивали…

О своем участии в гражданской войне в откровенном разговоре они вспоминают как о «переплытых радостях»:

— Пьянку мы пили, как лошади. Денег — бугры! Залетишь в хутор — разливное море: стрельба, крик, кровь, драка… Хаты в огне. Хутор в огне. Сердце в огне! Цапай хохлушку любую на выбор и всю ночь ею восхищайся!..

— Церковь увидишь и счас снарядом по башке — щелк.

— Да, церкви мы били, как бутылки.

— Впереди жизни бежали, так бежали — чоботы с ног сваливались.

По протекции старого боцмана, их давнего приятеля, принятые на корабль, Ванька баталером (раздатчиком продуктов), Мишка — коком, они остаются верны себе:

Шаля-валя, нога за ногу. Жили-поживали потихо-легонечку. Котел да баталерка — костер. Опять и заповедь подходящая, знай греби деньгу лопатой. Отсобачил кусок и в кусты. Да ведь и то сказать, до кого ни доведись, как можно муку таскать да в муке не испачкаться? Чего тут косоротиться, говорить надо прямо.

Дело идет, контора пишет. Ванька-Мишка денежки гребут.

Но недолго продолжалось «подходящее житьишко».

Вылезла комиссия по очистке от элементов. И сразу, не говоря худого слова, Мишку за ухо:

— Ваша специальность?

— Комиссар Драгомиловского района Великой Октябрьской революции.

— То есть?

— Не то есть. А истинный борец за народные права. Борец безо всякого недоразумения, на что могу представить свидетелей.

— Ваше занятие на корабле?

— Какое у нас может быть занятие? В настоящий момент я кок, а в семнадцатом — революцию завинчивал, офицеров топил. А также был членом в судовом комитете.

Переглянулась стерва-комиссия.

— Бурилин, придется вас списать с корабля… Уставший элемент — раз, специальность малая — два.

По той же причине списан на берег и Ванька.

Некоторые критики задавались вопросом, не относится ли Артем Веселый к Ваньке Граммофону и Мишке Крокодилу с симпатией.

Ванька и Мишка — яркие личности, они не лишены чувства юмора и за словом в карман не лезут. Они любят море, любят корабль.

В груди теплым плеском заиграла радость…

Пять годков в морюшке не полоскались, стосковались люто […]

В Ваньке сердце стукнуло,

В Мишке сердце стукнуло,

враз стукнули сердца […]

Обрадовались, будто находке, кораблю своему:

Кованый,

     стройный,

                затянутый в оснастку —

                           сила,

                                   не корабль, игрушка, хоть в ухо вздень.