Но хотя Мишка и Ванька характеры сложные и противоречивые, их подлинную суть автор показал предельно ясно.

Капитан

Старый служака, художник, любитель морских пейзажей. Поскольку при новых порядках ругаться «по декрету не положено», он выговаривает боцману за привычку к ругани (тот считает: «Без ругани какой моряк? Слякоть одна»), но тут же признается: «Относительно ругани ты, боцман, безусловно, прав. У меня у самого язык саднит, а все ж воздерживайся».

Ванька с Мишкой оценивающе смотрят на капитана:

Мишка с Ванькой глазом подкинули капитана и ни полслова не сказали, а подумали одно: ежли топить, большой камень нужно. Вспомнился восемнадцатый годочек, когда в Севастополе офицеров топили…

Комиссар

Дружки, принятые на корабль, требуют у комиссара робу.

Братухи дорогу загородили, комиссару ни взад ни вперед. Поморщился комиссар, шаря по карманам пенсне. Ни крику, ни моря он не любил, был прислан во флот по разверстке. Тонконогий комиссар, и шея гусиная, а грива густая — драки на две хватит.

— Извините, товарищи, аттестаты у вас имеются?

— Вот аттестаты, — засучил Мишка штанину, показывая зарубцевавшуюся рану, — белогвардейская работа… […]

Робу выцарапали.

Комсомольцы

О корабельных «камсамалистах» читатель узнает, в основном, со слов боцмана. Молодые матросы живут непонятной старику жизнью.

В деревянном мыке мусолился Интернационал, неизбежный, как смерть, изо дня в день. И утром, и вечером — в счет молитвы…[18]

˜— […] Хозяевами себя чувствуют, хозяевами всего корабля, я может, и всей Расеи. […] Не подойди. Заглянул счас на полубак, там их полно. Кричат, ровно на пожаре. День в работе на ногах, ночью, глядишь, где бы отдохнуть, а они, сукины сыны, собранья за собраньем шпарят, ровно перебесились. […] Политика… И сколько она этого глупого народу перепортила. Беды!

Справедливости ради боцман признает, что «дисциплинка у них на ять».

Некоторые критики расценили «Реки огненные» как вещь «широкого художественного размаха», другие упрекали автора в том, что он идеализирует махновщину.

На это А. Лежнев[19] возражал:

«Обвинение незаслуженное: вряд ли кто-нибудь изобразил так ярко махновщину именно с отрицательной стороны, как это сделал Артем Веселый, выведя своих незабываемых матросов-дружков, Ваньку-Граммофона и Мишку-Крокодила, героев его лучшей вещи „Реки огненные“. „Отличительные ребятки. Нахрапистые, сноровистые, до всякого дела цепкие да дружные. Насчет разных там эксов, шамовки али какой ни на есть спекуляции, Мишка с Ванькой первые хваты. С руками оторвут — свое выдерут. Ну, а накатит веселая минутка, и чужое для смеху прихватят. Черт с ними не связывайся — распотрошат и шкуру на базар. Даешь-берешь, денежки в клеш и каргала…“» ⁴

Критик В. Вешнев отмечал:

«Артем Веселый — один из лучших, если не самый лучший изобразитель флотской жизни».

Были и негативные оценки. Резче других высказался в печати Всеволод Вишневский, к которому как знатоку флотского быта обратился Артем Веселый:

Тов. Вишневский,

жду коллективного и Вашего личного более подробного отзыва о «Реках огненных».

В конце марта я уезжаю, и мне хотелось бы получить питерский отзыв, чтобы продолжать дальнейшую разработку романа.

С приветом

Артем

Подлинник письма хранится в РГАЛИ в фонде В. В. Вишневского. На письме его краткий отзыв: «Повесть вредная, выступить против» ⁵.

И Всеволод Витальевич выступил, назвав свою рецензию «Хулиганы революции».

«[…] Хочется спросить Артема Веселого — где же тут моряки? Неужели вы проглядели их, так-таки не заметили за пять лет? Жаль, очень жаль, тов. Артем Веселый. А можно ведь было. На авансцене революции были моряки. И если уж не видели моряков, то бросьте про них писать. А то получаются у вас не „реки огненные“, а „реки гнойные“» ⁶.

Артем Веселый любил свой ранний рассказ.

Новые рассказы и две большие книги сгроханы мною, а страницы «Рек огненных» стоят невозмутимо, как дубы под бурями и грозами, и нету в них строки, которую мне хотелось бы убрать или заменить, сократить или прибавить, — говорил он ростовскому писателю Павлу Максимову. — Идут года, при переизданиях ретивые редакторы откалывают от «Рек огненных» ругательное слово или чересчур вольную шутку, но рассказ стоит непоколебимо, как скала среди течения. И потом, спустя долгое время, когда я работал «Россию» и «Гуляй Волгу», частенько перед моим затуманившимся взором вставали, всплывали в памяти те двое, с казарменного двора. Это они — частично, разумеется — помогли мне создать образы Васьки Галагана, Тимошкина, Черноярова, Мамыки… ⁷

С 1923 по 1932 год «Реки огненные» издавались 14 раз в авторских и коллективных сборниках, альманахах и периодике. Но все это будет позже, а пока что Артем Веселый продолжал служить на корабле. Летом 1922 года при очередном медицинском осмотре у него обнаружилось неблагополучие с легкими. Как вспоминал Александр Романенко, ЦКБУ [Центральная комиссия по улучшению быта ученых] выделила Артему путевку в санаторий Дома ученых в Гаспре. Может быть, об Артеме перед Луначарским, возглавлявшим комиссию, ходатайствовал Воронский ⁸.

Из письма Артема Веселого Анатолию Глебову

/1922 г./

Толя,

теперь я — матрос-альбатрос, вольный скиталец морей!

Живу здесь 2 недели — еще не надоело, но через месяц, думаю, что потянет.

?

Куда-нибудь — все равно.

Написал 2 рассказа.

Много задумал.

Заложив руки в карманы парусиновых шаровар, гуляю по пляжу и мечтаю.

Обо всем на свете!

Потом захожу к греку пить какао.

Весь провонял смолой и морем… ⁹

После возвращения Артема из санатория, Кожанов[20] направил его на учебу в Москву.

Осень 1922 года.

Артем живет в Москве. Все дни проводит в читальном зале Румянцевской библиотеки.

Будущий писатель Виктор Светозаров, в то время студент, вспоминает:

«После занятий в институте мы шли не в холодное общежитие, а в библиотеку, где было тепло и светло.

В большом зале за длинными столами всегда много читателей, среди них я заприметил молодого матроса в бушлате. Иногда мы вместе выходили в курилку, там познакомились и разговорились.

Я рассказал, что недавно вернулся из армии, сам я — владимирский. Учусь в Пречистенском институте на факультете изобразительного искусства, живу в общежитии.

Артем только что демобилизовался с Черноморского флота. В ЦК комсомола познакомился с поэтами Жаровым и Безыменским.

— Спасибо, приютили они меня в своем общежитии. Ночую на полу.

Он взглянул на часы:

— Вот что, давай свертываться. В семь часов у Жарова соберется молодежь. Я буду читать свой рассказ.

И Артем повел меня в общежитие ЦК комсомола, где потом, когда начал печататься, я бывал постоянно.

Все были в сборе. Артем сел за стол между Безыменским и Жаровым, остальные — Вася Кудашов, Серафим Огурцов, Иван Рахилло и я примостились на подоконниках.