Ричард стал употреблять столько кокаина, что цифры на обратной стороне его кредитки из впечатанных превратились в рельефные и выпирали, как надпись «Поло» на мятных леденцах. Ричард стал употреблять столько кокаина, что порой по утрам его нос был забит так, что прочистить ноздри не удавалось ни острым ногтем, ни полными пригоршнями подсоленной теплой воды. Однажды он даже всерьез собирался дойти до устроенного в здании конюшни гаража в конце улицы, чтобы работавший там угрюмый автомеханик просверлил ему в носу дырку большего диаметра.

Ричард стал употреблять столько кокаина, что больше не беспокоился о возможности непроизвольной эрекции — скорее его беспокоило то, что очень скоро у него может не случиться никакой.

Но сильнее всего из последствий возросшего потребления кокаина Ричарда угнетало то, что участились происшествия, которые он окрестил — главным образом, чтобы убрать с них зловещий налет — «бель-эпок»[19]. А именно — поразительно похожие на реальность галлюцинации, начавшиеся с инцидента в «Силинке» в день вечеринки Мирнса-шантажиста, когда ему чудилось, что он видит знакомые черты Белла, но, приглядевшись, обнаруживал, что это кто-то из прихлебателей сверлит его злобным взглядом.

Однажды серым похмельным утром, проходя по Олд-Комптон-стрит, Ричард заметил широкую Беллову спину: он стоял, низко нагнувшись, у таксофона в том самом гей-кафе на углу Фрит-стрит. Ричард удивился — чего это Белл встал в такую рань, и, по мере того, как приближался к спине — одетой в модный костюм от Беррис в мельчайшую клетку «куриная лапка» — он пристальнейшим образом ее рассматривал, дабы убедиться, что не обознался. Он даже зашел за горизонт темной брови — медленно и аккуратно, как космический зонд ощупывал бы каждый изгиб на поверхности чужой планеты, чтобы не совершить серьезной оплошности.

Но это определенно был Белл. Оттенок кожи Беллов — точь-в-точь такой, какой бывает у внутреннего края старинной чайной чашки веджвудского фарфора, да и черные пряди челки обрамляли лоб точно так, как у Белла. И безымянный палец руки, сжимающей трубку, украшал такой же, как у Белла, перстень с печаткой. Ричард радостно воскликнул «Привет!», но уже между «при» и «вет» спина у таксофона обернулась, и, когда Ричард увидел лицо, на мгновенье ему показалось, что перед ним одновременно появились два набора знакомых черт: Белла и кого-то еще. И тут черты Белла рассеялись, и его взору предстало лицо Треллета. Продажный трагик принялся распекать Ричарда: «Чего это ты делаешь, кретин! Чего ты в меня вцепился, как… руки убери!»

Ричард, пошатываясь, побрел прочь. В голове у него отчаянно гудело. Он чувствовал себя не столько униженным, сколько болезненно дезориентированным и озадаченным. Вот оно как — и в то же самое время в воздухе витал всепоглощающий аромат «Жики». Почему от Треллета пахло духами, которые Ричард ассоциировал исключительно с Урсулой? Собственно, веских причин, по которым от него не должно ими пахнуть, тоже не было, но все равно это очень странно.

Опять же, тот случай, когда Ричард договорился встретиться с Тоддом Рейзером — поесть суши в маленьком кафе в подвальчике Японского центра на Брюэр-стрит. Ричард припозднился. В то утро у него было едва ли не самое тяжелое похмелье в жизни. Когда он высморкался в крошечную, размером с мыльницу, раковину своей квартирки в Хорнси, из носа пошла кровь, после чего он рухнул в обморок, крепко треснувшись башкой о батарею. Ричард не удосужился сходить в «Рандеву» — он попросту отправил факс, что «болен», с почты на углу. Впрочем, его коллеги не особо удивились: они были в курсе и знали, что делали, когда прикалывали фотографию Ричарда к доске объявлений, воткнув кнопку прямо в нос.

Помятый, согбенный, спустился он по узенькой лесенке в суши-бар. Над одной из лакированных шкатулочек с кусочками сырой рыбы склонился — Белл! Но, когда Ричард спустился, а палочки Белла поднялись к его лепным губам, изображение большого человека замерцало и стало рассеиваться, точно отражение на воде, по которой пошла рябь; черты его мгновенно преобразились. Там, где только что сидел Белл, ухмылялся Тодд Рейзер.

Ричард сглотнул и закачался. В воздухе витал всепроникающий аромат «Жики» — немного приторная композиция из цветочно-фруктовых ароматов. Ни слова не говоря, Ричард прошел мимо Рейзера и отправился в уборную, где закусил с Пабло.

Однако большинство «бель-эпок» имели место в клубе «Силинк» — и это случалось все чаще. Где бы Ричард ни был застигнут врасплох Белловыми прихлебателями — в ресторане, в комнате для игры в футбол или в каком-то из двух баров, — сперва он видел их в облике Белла, а уж потом — в их собственном. И при этом неизменно пахло «Жики», пахло Урсулой.

Это беспокоило бы Ричарда гораздо больше, не знай он, что с каждым днем становится все ближе к Урсуле, ближе к тому, чтобы сделать ее своей. Теперь она позволяла ему целовать себя в обе щеки при встрече, а при прощании — в уголок идеальных губ. День за днем, вечеринка за вечеринкой, «дорожка» за «дорожкой» кокаина, губы Ричарда становились ближе к губам Урсулы. Он знал, что нравится ей — да она этого и не скрывала. В его присутствии она больше не рассказывала о своих интрижках — и он был ей за то весьма благодарен. Не так давно она любила поговорить об амурных похождениях — нарочито и холодно, будто желала подсчитать точное количество желчной зависти, которая переполняла все его существо. Теперь же, когда Белл и компания чересчур увлекались своими дурацкими выходками, она частенько брала его за руку и уводила.

Знал Ричард и то, что он балансирует на грани. На работе возникли проблемы. Главный редактор так прямо и сказал ему: давай-ка не волынь, ходи на работу каждый день, просыпайся и сдавай материалы пораньше, иначе в следующем году вместо карьерного роста будет тебе карьерный спад. Редактор устроил Ричарду приличную головомойку, не забыв упомянуть, что его непутевого подчиненного часто видят в «Силинке» в компании Белла со товарищи: «Он, положим, и может себе это позволить — главред покосился на Ричарда сквозь стекла дурацких пятиугольных очков от какого-то дизайнера, — но он поднимает двести штук в год и пишет энное количество тысяч знаков в неделю… — Пауза повисла в плохо проветриваемом воздухе; Ричард думал: я болен, я болен, и все мы здесь больны… — Ну, а ты ему на что?»

«На то», решил Ричард, чтобы Беллу было кого помучить. Хотя он и презирал Белла и весь Беллов свет, его неудержимо влекло к этому ловкачу. Это привело к тому, что Ричард стал испытывать физическое отвращение к Беллу. Теперь он рассматривал его массивную, плотную фигуру не с благоговейным любопытством; нет, теперь это зрелище его откровенно волновало. Лезли всякие мысли о жесткости беллощетины, о плотности белого Беллова мяса, о запахе беллокрови и беллосекреций — мерзкие, тошнотворные мысли. Мысли о том, чтобы прикоснуться к пальцам, печатавшим эти нетерпимые мнения, эти предвзятые суждения, эти безосновательные инсинуации! О том, чтобы прижать губы к осиному жалу этих губ, с которых срывались такие оскорбления, и почувствовать своим языком напоенный ядом его язык!

Ричарду это снилось — и он с криком просыпался в предрассветную влажную и липкую зимнюю стужу.

Словно вызванная этой болезнью, питаемая ею, вездесущность Белла в медиапространстве еще никогда не представлялась Ричарду столь очевидной. Казалось, рекламные щиты, прославляющие его радиошоу, росли как грибы после дождя. Такой щит появился на Черинг-Кросс-роуд, и на Стрэнде тоже. Начиная с давешнего, на Юстон-роуд, — который Ричард непременно проезжал, возвращаясь в лихорадке домой в такси, в три, в четыре, а то и в пять утра, — треклятые щиты вытянулись цепью, точно маяки-напоминатели, дразня его всю дорогу до Хорнси.

Если Ричарду случалось подобрать в метро старый номер «Стэндарт», он непременно оказывался свернутым так, чтобы первой бросилась в глаза Беллова колонка. В обычном своем виде — маленькими параграфами фальшивого насквозь текста. «Неудивительно, что благоуханная Ясмин Филипс так полюбила группу-резидент клуба „Гриндлис Апстейрз“. Это ведь джаз-бэнд — а наша милая Ясмин страсть как любит подержать во рту чью-нибудь „трубу“…». Между параграфами, полными клеветы и поклепа, была вставка, вроде перманентного подзаголовка: звукоподражательное «БОМ» звонящего колокола. Никого этот колокол не спасал — лишь обрекал на отчуждение и индифферентность тысяч пассажиров метрополитена.