— Сам виноват, — шептал Федя. — Дурак я и больше никто.

Как ни был взволнован Андрейка, он не мог не подивиться товарищу. Всегда самоуверенный, Боярченко вдруг ругает себя. Это очень не понравилось Андрейке, и он сказал:

— Нечего Лазаря петь… Вместе пришли — вместе и выбираться будем.

— Запоешь… выход-то затерялся…

— Найдем… не дрейфь только…

В ту минуту, когда Андрейка сказал «не дрейфь», в боковой галерее снова послышался всхлип. Федя вздрогнул и невольно прижался к товарищу.

— Слышишь?..

Андрейка тотчас погасил фонарь. И тогда в кромешной тьме кто-то тяжело застонал, словно от непереносимой боли.

Бежать! Куда-нибудь, но только бежать. И Боярченко быстро вскочил, схватил Седых за руку:

— Бежим! Скорее!..

— Куда? — тихо и, как показалось Феде, насмешливо спросил Андрейка.

А из тьмы, из боковой галереи, всё явственнее слышалось, как кто-то ползет и стонет. Шуршала земля, постукивали камни. Всё ближе и ближе…

— Кто здесь? — тихо, но внятно спросил Андрейка.

Стон вдруг прекратился, всё затихло. Это продолжалось одну, может быть, две минуты. Потом из темноты возник захлебывающийся от радости или от слез голос:

— Я!..

Это был голос Васи Козика.

Рассказ Васи Козика был путаным, и понять его оказалось нелегко. Выходило так: Козика послали за хворостом для костра, а он попал в пещеру. Не хотел, а попал. Товарищей больше всего, конечно, интересовало, каким образом он оказался в пещере.

— Что дальше? — торопил его Седых. Время от времени он освещал бледное, замазанное глиной лицо Козика.

— Я думал всё будет хорошо… И, честное слово, хотел вернуться обратно.

— А попал в пещеру, — едко заметил Федя. Вася в ответ только вздохнул.

— Говори, — напомнил Седых.

— А можно, я не буду говорить?

— Нет, всё выкладывай.

— Посмотрел я, вас нет, а яма открыта. Я и влез…

Чтобы не смотреть на Андрейку, Вася низко опустил голову.

— Ну, влез… А дальше что?

— Я больше не буду. Чтоб я умер, не буду.

— Очень нужно, — хмыкнул Федя. — Подумаешь, жертва.

В эту минуту Боярченко так глубоко презирал Козика, что не мог даже смотреть на него. Козик для него был противным трусишкой, из-за его трусости, глупого любопытства они оказались запертыми, как в мышеловке. Феде всё не нравилось в Козике: и длинный нос с блестящей каплей под ним, и широко поставленные испуганные глаза, и острый худой подбородок, и выпирающий на шее кадычок.

Андрейке тоже хотелось взять Козика за воротник и встряхнуть: пусть не тянет, пусть живее рассказывает. Но Козик может вообще ничего не сказать, и Андрейка сдерживался.

— Что было дальше? — спросил он строго.

— Плита… завалилась. — Вася Козик, не поднимая головы, виновато вздохнул. Стало заметно, как на шее у него и около ушей заблестел пот. — Рукой толкнул… Теперь… бейте.

Пораженные товарищи молчали. Не понимая, почему его не трогают, Козик повторил:

— Бейте!

— Иди ты к черту, — не на шутку рассердился Андрейка и отвернулся. Что теперь делать? Он снова обратился к Козику:

— Ты долго шел?

— Н-не знаю. — Вася втянул голову в плечи и затих. Запинаясь, добавил: — Я вас звал, а вы не отвечали. Чтоб я умер, звал.

— Значит, ты не помнишь, где вход? — спросил Андрейка хрипло.

— Я заблудился.

— Вытрись, — приказал Андрейка, — и не хнычь.

И совершенно неожиданно добавил: — Мы все заблудились.

Заблудились! Потеряли ориентировку в этом мрачном подземелье. Что могло быть хуже? Главное — никто, ни один человек на земле не знает, где они находятся.

— А может быть, нас найдут, — вдруг тихо сказал Козик.

— Найдут… Жди. В Сахновщине три года ищи — и всё напрасно. — Боярченко даже не взглянул на Козика.

— Я сказал Седлецкому, что к озеру пойду.

— Сказал? — переспросил Седых и махнул рукой. — Что из этого? Не найти ему.

Луч фонаря осветил дрожащий подбородок Васи Козика… Положение, действительно, было трудным, но товарищи крепились. Федя хмуро смотрел под ноги. Андрейка время от времени освещал фонариком темные выпуклости стен.

— Ты вот что, не прислоняйся, — сказал вдруг Седых Козику. — Мокро тут.

Федя и Андрейка сидели на корточках рядом, Козик — в двух шагах от них. Во тьме слабо мерцал огонек фонарика. Под тяжелыми сводами раздался гул. Где-то недалеко обрушилась земля. Мальчики насторожились, прислушиваясь. Гул постепенно стих.

— Что же мы будем сидеть, — после томительной паузы сказал Андрейка. — Нужно что-то делать… Давайте начнем поиски… Сначала пойдем по правой галерее. Будем делать метки… Пошли.

Андрейка сразу же встал, поднялся и Федя, только Вася Козик не тронулся с места.

— Почему сидишь?

— У меня нога… подвернулась.

— И ты молчал?

Тот безнадежно кивнул головой. Новое дело. Вот, оказывается, почему он полз: идти не мог… Но что с ним теперь делать?

— Оставим его здесь, потом вернемся, — сказал Федя Боярченко. — Мешать нам будет.

— Оставим? — переспросил Седых.

— А что ж… Вход завалил, всё дело, лопух такой, испортил. Пусть теперь посидит, подумает. — Боярченко говорил зло, не глядя на Козика, не видя, как тот молча, испуганно таращит на него глаза, не смея ни просить, ни возражать.

Андрейка молчал. Потом повернулся к Козику.

— Так… А ты себя как чувствуешь? Сумеешь идти?

— Попробую. — Держась обеими руками за стену, Вася, почти не дыша, встал на правую ногу. Он похож был на журавля, стоявшего на одной ноге — с маленькой головкой и вытянутой вперед шеей.

Андрейка подошел к нему ближе и подставил плечо.

— Обопрись… Можешь теперь идти?

— Могу. — Козик шагнул один раз, потом еще.

— Поехали. — Седых охватил правой рукой плечи Козика. — Федь, свети!

Боярченко насмешливо хмыкнул, однако, не возражая, с фонарем в руках пошел вперед.

Они медленно двинулись вперед по неширокой, полузасыпанной галерее.

Прошел час, может быть, больше, а они всё еще по милости Козика находились в западне. За это время они несколько раз, как им казалось, были у цели. Но, к сожалению, это только казалось. На самом деле выход исчез, его словно и не существовало. Надежда сменялась отчаянием, отчаяние уступало место надежде.

Боясь забиться слишком далеко, договорились исследовать по очереди каждую галерею. Для этого они проходили метров сто в одном направлении, потом возвращались и переходили в другую галерею.

Двигались медленно, осторожно.

Федя шел впереди. Он держал фонарик высоко над головой, чтобы свет падал на потолок и стены. Федя сразу узнал бы плиту из белого известняка, прикрывшую ход.

Андрейка и Вася шли следом. И вот в одном месте — галерея здесь уходила круто влево — Федя, случайно взглянув под ноги, глухо вскрикнул и попятился назад. Прямо под ним зияла глубокая с неровными краями расщелина. Сделай Федя еще один шаг — и он попал бы в темный провал подземного колодца. Не на шутку испуганный, он не мог вымолвить ни слова. Андрейка взял фонарь у Феди и осветил расщелину.

Мальчикам она показалась бездонной. Почти не дыша, подталкивая друг друга, они повернули обратно.

Вася Козик от всего пережитого, от ноющей, ни на минуту не утихающей боли в левой ноге так устал, что еле двигался. Надев на плечо ранец, Андрейка почти тащил Козика на себе.

Федя Боярченко шагал впереди. Тень от его приподнятых угловатых плечей, от большой взлохмаченной головы ползла вслед за ним по неровным мрачным стенам галереи, по низко свисавшим неправильной формы глыбам беловатой глины.

Где-то на поверхности земли была настоящая жизнь, там был чистый лесной воздух, над верхушками деревьев синело звездное небо, а здесь, в глухом подземельи, царил непроницаемый мрак, и если бы они забыли захватить с собой карманные фонари, мрак этот был бы еще страшнее…