— Ты ведь умеешь печатать? Секретарша моего деда увольняется: она будет ухаживать за своей дочерью, которая сейчас беременна и может родить в любой день. Я вот тут подумал — не сможешь ли ты иногда приходить ему помогать, ну там, ответить на письма и все такое. — Он посмотрел на нее, приподняв брови.

— Наверное, я могла бы, — ответила она, подумав. — Если только у меня будет оставаться время на домашние дела и все остальное.

— Хорошо, — сказал он. — Спасибо, я ему передам. — После небольшой паузы он сообщил: — Я тебе говорил, что комната, которую дед ремонтировал для меня, уже готова? Скоро я туда перееду.

— Надеюсь, она будет удобнее, чем эта.

— Наверняка, причем во всех отношениях. Эта старая сплетница, моя хозяйка, не будет больше за мной подсматривать и знать, какие женщины ко мне приходят и сколько времени они у меня проводят.

Заметив ее плохо скрытое раздражение, он улыбнулся, поддразнивая:

— После того как я перееду, я смогу каждый вечер приглашать к себе новую девушку, если мне так захочется.

— Не думаю, что твой дед это одобрит.

— Вот тут ты ошибаешься. Он измеряет ценность мужчины, его положение в жизни по тому, насколько у него длинный список подруг, и по тому, как он «ладит с женщинами», по его выражению. В молодости он сам был не святой, так что яблоко от яблони недалеко падает!

— Мне казалось, ты говорил, что с женщинами завязал навсегда?

Он лениво усмехнулся:

— Завязал — но в единственном числе.

Элиза вскочила и подошла к новому проигрывателю.

— Так странно, — сказал Лестер, приблизившись к ней, — если бы ты была моей подругой, я никогда не знал бы, кого ты любишь больше — меня или проигрыватель.

Девушка нервно съежилась, стараясь не смотреть на него, и не двигалась, пока он не отошел.

— А Нина любит музыку?

— Не могу тебе сказать. У меня не было случая выяснить это.

— Наверное, был слишком занят другими делами, да? — Она заставила себя говорить равнодушным тоном.

— Как ты догадалась? — Он сардонически усмехнулся, покопался на полке с пластинками и поставил новый диск. — Вот что я хочу послушать.

Чистые струистые ноты фортепьяно вплыли в комнату, и сердце Элизы сжалось от боли.

— Узнаешь? — мягко спросил Лестер. Она кивнула и слушала, пока музыка не кончилась, замерев вдали, в полной вопросов тишине.

— Это «К Элизе».

— Да. Написана Бетховеном девушке, которую он любил. Их роман был прекрасным — но недолгим. — Он положил пластинку обратно в конверт. — Как и я сам, Бетховен привык к прерванным любовным романам.

— Давно она у тебя?

— Несколько лет.

— Почему ты ее купил, Лестер? — Голос ее сорвался.

— Трудно сказать. Может быть, просто мне вспомнилась девочка, которую я когда-то знал и которая укусила меня так сильно, что у меня до сих пор остался шрам. — Он улыбнулся и поставил пластинку на место. — Я так часто слушал ее, что конверт уже весь истрепался.

В глазах Элизы загорелась надежда, как огонек свечи.

— Скоро, наверное, я ее уже выкину, — невнятно пробормотал Лестер. — И не стоит, покупать новую.

Огонек мигнул и угас.

— Спасибо, что дал мне послушать ее, — поблагодарила она бесцветным голосом, все полученное удовольствие испарилось. — Мне пора идти, а то тебе придется меня выкинуть, как эту пластинку.

Он посмотрел на часы:

— Так скоро? Ты же разочаруешь миссис Картер.

— Она обречена на разочарование в любом случае, разве нет?

— Только не говори это так, будто тебя это огорчает.

Она вымученно улыбнулась:

— Ты ведь не единственный, кто не настроен жениться, не забывай об этом.

— Я начинаю думать, — сказал он, подавая ей пальто, — что кофе, выпитый тобой, должно быть, содержал немного уксуса.

— Спасибо, что пригласил меня сюда. Мне все очень понравилось.

— А теперь скажи мне правду.

Она повернулась к нему лицом.

— Да, мне правда, правда понравилось.

Лестер отвез ее домой. По дороге она предложила:

— Если хочешь, я помогу тебе с переездом.

— Какую помощь ты имеешь в виду? — спросил он, не глядя на нее, сосредоточив внимание на огоньках едущих навстречу машин.

— Ну там, вещи упаковать, книжки, все такое.

— Спасибо, на это, пожалуй, ты сгодишься.

Он затормозил около ее дома.

— Может, зайдешь? — спросила Элиза, надеясь, что он откажется.

— Хорошо.

— Не думаю, чтобы Роланд уже вернулся. — Лестер вылез из машины. — А папа, наверное, наверху у себя в комнате.

Дойдя за ней до двери, он шагнул в прихожую. Они стояли, глядя друг на друга, и она не знала, что ей делать дальше.

— Проходи в гостиную, — наконец предложила она, надеясь, что он скажет, что ему пора идти. Но он принял ее приглашение. Она села в кресло и думала, что он последует ее примеру, но он встал перед ней, взял ее за руку и заставил подняться.

В его глазах Элиза увидела странный блеск, который встревожил ее.

— Не посвятить ли нам ее в тайны прощального поцелуя?

Она отпрянула от него, насколько позволяла его крепкая хватка.

— Нет, спасибо.

— Имея в виду, что она может завести приятеля буквально в любой день…

— Нет, не может.

— Я думаю, — продолжал он неумолимо. — Что пора дать ей небольшой урок. — Он притянул ее к себе. Она стала сопротивляться, но его это ничуть не охладило, он только сильнее прижал ее к себе. Одной рукой он обнял девушку за талию, другую положил ей на затылок, приближая к своему лицу. Его губы приникли к ее рту в холодном слабом поцелуе.

Поцелуй продолжался, все еще нежный, все еще слабый, и она вдруг поняла, что перестала сопротивляться и все больше и больше уступает ему, а он всем телом прижимается к ней.

До нее дошло сквозь туман восторга, что поцелуй его изменился, что он требует ответа, который выдаст ее заветный секрет — любовь к нему, — то, что она должна была удержать в тайне любой ценой. Он ни за что не должен догадаться об этом, никогда в жизни.

Она убрала руки с его плеч и уперлась ему в грудь, пытаясь оттолкнуть его, в то же время извиваясь всем телом, стараясь оторваться от его губ.

— Что ты собираешься делать, — задыхалась она, пятясь от него, — проверить мои моральные устои, как миссис Картер, хочешь посмотреть, как далеко я могу зайти, пока не получу колечко на палец?

Он стоял перед ней, с бледным лицом, дыша глубоко и размеренно.

— Может быть, я тот мужчина, у которого нет женщины, — сказал он, — но, боже мой, даже я не стал бы тратить время, пытаясь добиться отклика от куска мрамора. А это, друг мой, и есть тот эффект, который ты на меня оказываешь. Посмотри на мою руку. — Он вытянул ее вперед. — Не дрожит. Проверь мой пульс — он ровный, мерный и неторопливый, как тиканье часов.

Она зажала уши руками.

— Ты не только оскорбляешь меня! — закричала она. — Ты жесток! Ты говоришь мне, говоришь прямо в лицо о том, что я не в состоянии возбудить в мужчине желание, что я абсолютно неинтересна как женщина! — Голос ее сорвался. — Как будто я сама не знаю! Как будто я этого не знаю! — Она отвернулась, закрыла лицо руками и зарыдала.

Он не шелохнулся.

— Элиза, посмотрим правде в глаза, мы с тобой совсем не подходим друг другу, верно? Ты относишься ко мне с отвращением и видишь меня все время совершенно не таким, какой я есть на самом деле, как будто смотришь на мое отражение в кривом зеркале. А мои чувства к тебе… — Он пожал плечами, словно дальше просто не о чем было и говорить.

— Они просто не существуют, — прорыдала она, — давай, скажи уж. Я переживу.

— Спасибо, — ответил он колко, — что подсказала мне как раз то слово, которое я искал. — Наступила минутная тишина. — Спокойной ночи, Элиза. — И он вышел.

Через некоторое время вернулся Роланд. Он застал ее сжавшейся в комок в кресле, взгляд ее был тяжелым и застывшим, рукой она поддерживала голову. Но он ничего не заметил. Она подняла веки и взглянула на него. Брат был в состоянии эйфории. Он бросился на диван.