Вот его неожиданные, тонкие, почти изысканные и вместе с тем единственно возможные в данном случае эпитеты: «косы печальные», «задумчивая степь» (одетая в «синий жупан»); «синий звон» и т. д. И один из самых любимых эпитетов Сосюры — «золотой». Какое удивительное разнообразие золотистых тонов и оттенков в художественной палитре поэта!

Эпитет «золотой» у Сосюры, как и в народном творчестве, часто используется для обозначения высшей меры — чего-то прекрасного, исключительно ценного, для обозначения высших духовных качеств человека. То есть этот эпитет является своеобразной краской, первичное вещественное значение которой ослаблено или совершенно теряется.

В стихотворении «Только поезд вдали прогрохочет…» Сосюра с помощью цветовых эпитетов создает такую деталь:

Но перед этим, вспоминая свои восторги от навсегда потерянных теперь для него «голубых очей», скажет: «тихие очи твои золотые». Золотые — значит, дорогие, незабываемые, возможно — те, о которых мечтал ночами…

Сходная семантика эпитета в широкоизвестных строках:

(«В городе»)

То, что отмеченное явление — характерная черта поэтики Сосюры, свидетельствуют произведения последних лет. Например, программное стихотворение, возвеличивающее призывную силу одухотворенного большой любовью и большой ненавистью слова — «Я знаю силу слова». Перекликаясь с Лесей Украинкой, с ее пониманием задач поэтического творчества, Сосюра утверждает во весь голос:

Как видим, здесь тоже эпитет с духовно-оценочным значением. Однако эпитет «золотой» у Сосюры выполняет и свою, так сказать, первичную функцию. Желтый, оранжевый (нередко с матовым оттенком) — излюбленные цвета автора: «Уже в золоте поля»; «Вечер упал на колени, руки простер золотые»; «Золотые водопады электрического освещения»; «У меня карие задумчивые глаза и зеницы в них золотые»; «От тебя ушел я навеки в поля к пожарам золотым» и т. д.

Иногда у Сосюры эти два семантических плана сливаются, и традиционный эпитет «золотой» выполняет одновременно обе функции: он является средством внутренней характеристики образа и приемом, определяющим какой-то его важный «внешний» признак, воспринять который мы можем только с помощью зрительных впечатлений. «Золотые кудри! Искорка моя!»; «Синее золото очей» — подобные примеры аргументируют наш тезис о слиянии. Кстати, последний пример, как и некоторые другие, говорит о том, что к любимым цветам поэта относится также синий цвет — как и у Есенина. Вот, например, есенинский образ родной земли, «синей родины»:

(«Я покинул родимый дом…»)

Не так ли и у нашего Владимира Сосюры:

(«Пал на вербы огонь янтаря»)

Тот же образ «синей юности», голубой родной дали, — но уже иного, Донецкого края, с которым навсегда сроднился поэт.

Неисчерпаемая щедрость дарования Сосюры порой выявляла и свою избыточную сторону — самоповторения, невзыскательные, хотя и гладко написанные стихи. В раннем творчестве поэта такими «рабочими отходами» были в основном перепевы есенинских мотивов.

Однако не эти заимствования крепко вяжут выходца из рабочего Донбасса Сосюру и славного сына России, певца рязанских рощ и полей. Пламенная любовь к отчему краю, умение раскрыть образ лирического героя в критические минуты развития интимного чувства, воспеть не только пленительную силу любви, но, возможно, и выразить какую-то душевную неустроенность, пришедшую с разлукой и потерями, печаль, но не безысходную тоску, не безверье безвременья, ибо у Сосюры, как и у Пушкина, печаль светлая, жизнеутверждающая… зовущая к новым свершениям! Вот что роднит жемчужины любовной и пейзажной лирики Сосюры и искренне-сердечные поэтические признания его русского современника…

Пушкин, Лермонтов, Есенин — вот прежде всего те мастера русской поэтической классики, у которых многое почерпнул Сосюра. Нельзя также не заметить его созвучия с мужественным глубоко народным Некрасовым, творческой учебы у гениального Блока (отзвуки Блока можно услышать в поэме «1917 год»). Очень любил Сосюра дерзновенного Маяковского, служившего для него образцом разностороннего партийного поэта.

Восходящая линия поэтического движения Сосюры — это, вообще говоря, утверждение и развитие в новые времена шевченковских начал. Ведь нет такого великого или малого художника в украинском искусстве, который не почувствовал бы на своем челе прикосновения благодатной руки Кобзаря. Благотворное влияние Шевченко почувствовал Сосюра еще в юные годы. Шевченко — живое воплощение поэтического и революционного гения народа, старший друг и мудрый советчик, образец человека и гражданина — шел с ним рядом до самого конца его литературного пути. Зримые нити связывают Сосюру с поэтическим наследием Котляревского, Ивана Франко, Леси Украинки. Существенное значение имел для него опыт Олеся, Самийленко, Вороного. Поэт испытал на себе и глубокое воздействие украинской классической прозы, как и прозаиков мирового резонанса — писателей России, известных западноевропейских романистов. Сосюра у многих учился, он — мастер большой и серьезной поэтической культуры, выпестованной на родной почве, овеянной свежими животворными ветрами вечно юной и вечно прекрасной народной песни.

Оригинальность Сосюры ничего общего не имеет с манерностью, она всецело определяется природой его дарования. Сосюра — лирик, лирик во всем, лирик и при разработке эпических или драматических сюжетов, персонажей и ситуаций. Поэтому у него не драма, не эпос, а лиро-эпос «Красной зимы», «Заводской девчонки», «Оксаны», «Железной дороги», «1871 года», «Сына Украины», «За власть Советов». Поэтому у него такое тяготение к балладным жанрам. Что касается собственно лирики, то стихийный разлив самовыражения растекается в ней бурным потоком. Его творчество, писал А. Белецкий, «в самом своем исходе носит импровизационный характер, и, может быть, вдохновение в нем решительно господствует».[9]

С этой точки зрения очень интересными являются воспоминания поэта «Как я писал „Красную зиму“». Они помогают войти в творческую лабораторию Сосюры, увидеть скрытые «ходы» творческого процесса. Поэт вспоминает:

«Тоска и радость слились во мне в золотое воспоминание души, которое вылилось в песню и стало „Красной зимой“…

Я смотрел в трюмо и пел и плакал, пел и плакал… О форме я не думал. Она сама возникла из лирического разлива, залившего мою душу…

Я не писал, а слагал поэму».[10]

Признания Сосюры очень красноречивы. По существу, перед нами рассказ о том «втором», по выражению Белинского, этапе творческой кристаллизации идеи в образ, которая происходит в душе каждого художника. Поэт подчеркивает народнопесенную основу своего стиха. Его поэзия органически рождается из песни. При этом автор безукоризненно владеет чудесным даром импровизации («Я не писал, я слагал поэму»). Наверное, лучше не скажешь, чем сказал сам поэт: «Все: и композиционное построение, и лиро-эпический сюжет с нарастанием лирического потока, его кульминацией и спадом, мелодика в построении словесных соединений, образы — все это родилось из пережитого и передуманного, как дитя первой любви, в солнечном движении чувства, оплодотворенного мыслью…