В восемь лет мать начала обучать меня грамоте. Я оказался удивительно способным и в течение короткого времени не только научился читать, но и полюбил чтение настолько, что вскоре прочитал все книги в нашем доме. Мало того, узнав, что у соседей-хуторян имеется интересная книга, я отправлялся туда.
Мне было 12 лет от роду, когда, прочитав все, что можно было достать, и за неимением другого материала, я набросился на бабушкину Библию в старом кожаном переплете, прочел ее, как говорится, «от доски до доски». Толку от этого, конечно, было мало, но меня, главным делом, интересовали отдельные эпизоды из жизни библейских персонажей, скажем, жизнь силача Самсона, непутевого сына Давида Авессалома, битвы братьев Маккавеев и так далее...
БАБУШКИНА ВЕРА
Бабушка моя по отцовской линии была крутого нрава, но очень религиозная. Церковь была довольно далеко, и она каждое воскресенье устраивала нечто вроде богослужения сама, в полном одиночестве. После завтрака она водружала на нос очки в железной оправе и доставала из шкафа сборник проповедей на каждое воскресенье и праздник. Проповеди она читала громким голосом, хотя ни одного слушателя у нее не было; мать хлопотала по хозяйству, отец по воскресеньям уходил на сыгровку любительского оркестра, в котором участвовал (на контрабасе), а если это был охотничий сезон, то непременно уходил на охоту, к великому неудовольствию бабушки, обрушивавшей на него упреки, что время, отведенное для богослужения, он употребляет для «греховной страсти». Отец выслушивал эти упреки с удивительной стойкостью и молчанием. Он был человеком выдержанным, общительным, но религиозности у него не было. И к церкви питал враждебные чувства. Внешне его можно назвать атеистом, но по своему внутреннему складу он был высоконравственным человеком. Правда, он любил посидеть в кабачке с товарищами за бутылкой пива, но не доводил себя до опьянения. Мать моя была религиозная, высоконравственная, с тонкой и понимающей, ценящей красоту мира душой. Многим я обязан ей в своем воспитании, главным образом – бережным отношением к природе. Помню: на росистом лугу она подозвала меня и раскрыла перед моими глазами гнездо какой-то птички, полное крапчатых яиц. Но она меня строго предупредила, чтобы я их не касался руками, так как птичка, почуяв чужое прикосновение, больше к гнезду не вернется. Умело она раскрывала передо мной красоту природы, научила любить цветы...
Глубокое уважение до сих пор я питаю к этой простой, работящей женщине с растресканными ладонями рук...
Одною из особенностей моего детства было то, что я отважно вступал в споры со взрослыми. В то время среди крестьян (посетителей нашей кузницы) стало модно неверие в Бога. И когда я слышал такие утверждения, яро вступал в спор со взрослыми. Я защищал религию и, благодаря своей начитанности и бойкому языку, ставил своих оппонентов в затруднительные положения. Ян был иного склада, склонный к атеизму. Но в одном мы сходились, в чем и признались друг другу: нам все время казалось, что окружающая обстановка и скромная жизнь при кузнице в обществе крестьян не соответствовала нашей сущности и что мы когда-то занимали совершенно другое, более высокое положение. И когда мне попались книги, в которых проводилась идея перевоплощения, как, например, в романах Крыжановской, то я мгновенно и бесповоротно воспринял идею перевоплощения непоколебимо и навсегда. Идея перевоплощения стала основой моего мировоззрения.
ШКОЛА
Я стал посещать начальную школу. Вскоре учитель убедился, что я способен и очень легко овладеваю программой первого класса. Тогда он пересадил меня ко второзимникам, т. е. перевел во второй класс, но так как преподавание велось главным образом на русском языке (латышскому отводилось несколько часов в неделю), то оказалось, что отсутствие предварительного знания русского не позволит продолжить образование, и я возвратился в первый класс. Проучившись зиму, я в какой-то мере овладел зачатками русского языка.
Во время каникул меня мучила жажда чтения, но книг не было или, вернее, были давно прочитанные по несколько раз. Тогда я обратился к учителю своей школы с просьбой дать мне что-нибудь почитать. Он стал давать мне книги из школьной библиотеки, целиком составленной из произведений на русском языке. Помню, первую книгу – о рыцаре Гьюго я прочел и почти ничего не понял. Насколько ничтожны были познания русского.
Но все-таки я в ней кое-что уловил. Я попросил другие книги и с каждой все больше и больше понимал смысл. Русско-латышского словаря у меня не было, но по смыслу отдельных фраз я догадывался о значении заключающихся в ней слов. Чтение становилось все увлекательнее, интереснее, и к осени, т. е. ко времени поступления во второй класс школы, я уже понимал все, что читал в небольших, скромных книжечках Сытинского издания. В дальнейшем русский язык стал для меня вполне понятным и любимым.
Русско-японская война всколыхнула русскую интеллигенцию. В крестьянстве пошли толки о глупо затеянной и ненужной войне, о бездарности царского правительства и бестолковых военачальниках. Потом стали на хуторах находить кем-то подброшенные листовки социалистов, которые находили живейший отклик в крестьянстве, рабочих и батраках. Это было в мои школьные годы. Я жадно читал листовки и заучивал доходившие до меня, революционные песни. Помещики стали обзаводиться телохранителями, а потом на ночном небе стали появляться зарева пожара. Кто-то поджигал имения немецких баронов, которые с семьями проносились по дороге в города.
Грабежа имений в буквальном смысле не было, в горящем пламени появлялись представители комитетов, социалистического подполья и устраивали аукционы на оставленное бароном имущество, по дешевке распродавая его окружающим крестьянам.
Вместо волостных правлений создавались народные комитеты, в члены которого, между прочим, был выбран и мой отец, но дальше этого дело не шло. Неумелое крестьянское восстание было подавлено казачьими карательными отрядами. Никто этим отрядам организованного сопротивления не оказывал. Они пороли крестьян, заставляли их возвращать купленное по дешевке на аукционах имущество и восстанавливали помещиков в их прежнем положении.
Помню, такой карательный отряд в сто казаков приближался по проезжей дороге к нашему дому. Не ожидая ничего доброго, мы все побежали в ближайший лес. Каратели проехали не останавливаясь, и полчаса спустя мы все возвратились в свой дом; при этом оказалось, что все же каратели побывали в нашем доме, забрав басовую трубу отца, на которой он играл в любительском оркестре. Это была дорогостоящая вещь по тем временам, и отец уже не мог восстановить своей потери и продолжать играть в любительском оркестре. А надо сказать, что оркестранты были людьми, любящими красоту звука и природы. Они собирались на сыгровку в школе, а после, возвращаясь домой, на пригорке, с которого открывался далекий вид волнующейся от ветерка нивы, перелески и холмы, играли торжественные церковные гимны, наслаждаясь слиянием красоты звука и окружающей природы.
Прохождение карательного отряда осталось мне памятным не только потерей отцовской трубы, но и смертью моего лучшего школьного друга, с которым я рядом сидел на парте и который учился так же хорошо, как и я. Учителя ставили нам совершенно одинаковые баллы, чтобы не обидеть никого из пары самых лучших учеников нашей школы. И этого мальчика убили каратели выстрелом из винтовки лишь потому, что он вышел из придорожного домика, чтобы полюбоваться на проходящее мимо войско.
Учителя находили, что я очень способен к наукам и советовали отцу, чтобы он дал мне образование. Но средства отца не позволяли. Я очень хотел учиться дальше, строил планы после начальной школы поступить в 6 класс городского училища; для этого я, окончив начальную школу, брал уроки у местной учительницы, но, повторяю, у отца не было возможности предоставить и эту скромную возможность. Поэтому мое официальное образование на этом и окончилось, и мне не оставалось ничего другого, как обучаться мастерству отца в кузнице, где я приобрел уже изрядные навыки.