— От кого я должна услышать и что я не читала?

— Ой, не делай вид, что ты это знаешь…

— Что?

— О загробной жизни. Ну, понимаешь, о том свете. Представляешь, открываю «Литературку», пробежала глазами рубрику «Научные среды», и первые строки загипнотизировали. Я даже их выписала:

«Благодаря успехам медицины в живых остается все больше и больше людей, которые могут рассказать, что они испытывали на пороге смерти…», и дальше «… он обнаруживает, что тело у него все же есть, но совершенно иной природы и с совершенно иными способностями, чем покинутое им. Врачи-психиатры убеждены, что смерть тела не означает конца бытия».

Собеседница слушает рассеянно. Она напоминает того зрителя, который пришел на повторный (хотя и интересный) фильм только ради деталей.

— Это все я слышала от очевидца, — проговорила, наконец, подруга. — Моя бабушка долго болела. Все ее любили, но когда умирает старый человек, окружавшие воспринимают это много спокойнее. И когда она умерла, мы приступили к ее похоронам. А на второй день она воскресла.

— Не таращь глаза, — делает замечание рассказчица. — Да, ожила (по-научному это называется реанимацией), а потом рассказала точно то, что написано в твоей газете. Да, ее встретило существо, сотканное из Света, а кругом — прямо настоящий рай. Цветы, птицы (человеческий язык понимают), так как «разговаривают» с помощью мысли.

— Как это?

— Подумал — значит произнес. Вокруг дети (не внуки!). Все радостные, счастливые, танцуют, поют. Вдруг это Светлое Существо подходит к бабушке и говорит:

— Рано ты пришла. Возвращайся назад.

Наша бабушка в слезы.

— Не хочу, — говорит, — возвращаться. Разрешите остаться. Мне так хорошо тут.

А он ласково повторяет:

— Надо вернуться на землю и долг свой до конца исполнить.

— Ну, и…

— После этого она прожила с нами еще пять лет…

— Вот здорово! Как интересно!

— Чему ты радуешься?

— Но ведь ты сама слышала и видела свидетеля с Того Света. Об этом трубить надо!

— Надо? А ведь за одно перепечатывание этого материала мою знакомую уволили с работы. Правда, не сразу. Ты хочешь, чтобы и меня уволили? И это зимой да еще накануне свадьбы? Ну, нет! И вообще, я глупо сделала, что тебе рассказала.

Гостья ушла в подавленном настроении. Единственный (пока) свидетель молчал, но неужели газета (с таким тиражом!) ни у одного читателя… Или думают, что заниматься парапсихологией по плечу только заграничным лабораториям? Но придет время…

— Вы спрашиваете — были ли чудеса в моей жизни? Не знаю. Был один странный случай. Может быть, он и есть то, что вы называете чудом.[29]

Я родился на Украине. Во время становления Советской власти мне было лет четырнадцать. Жил я тогда вместе со своими родителями в большом селе. Недалеко от моего дома стояла старая хата, в которой было выморочное[30] имущество. Когда-то там проживали старик со старухой, бездетные…

Вещи, какие после них остались, добрые люди прибрали, сохранилась лишь на стене старая, почерневшая от времени икона, никому не нужная. И вдруг по селу прокатилась молва — икона-то в брошенной хате обновилась. В то время такие явления не были особой редкостью — то здесь, то там, по слухам, старые потемневшие иконы начинали блистать, становились как новенькие. Народ в этом усматривал знамения, даваемые небесами, в противовес волне безбожия и антирелигиозности. Так было и в нашем селе — толпы повалили в брошенную хату удостовериться в чуде обновления; появились священники. Ими было решено отслужить в ближайшее воскресенье торжественный молебен у обновившейся иконы. Что стечение народа при этом будет большое, сомнений ни у кого не было. С этим, конечно, не могла мириться комсомольская ячейка, в которой я тогда состоял; борьба с религиозными суевериями была нашей прямой обязанностью. Накануне назначенного торжественного молебна мы собрались обсудить, как помешать этому мероприятию церковников.

Я в то время был комсомольцем-энтузиастом и предложил весьма разумный, простой и действенный способ — ночью выкрасть икону из хаты, не имеющей никаких запоров.

— Ты придумал — тебе и выполнять, — постановило собрание.

Настала ночь. Выждав, пока все уснут крепким сном, я тихонько выбрался на улицу и пошел к старой хате. Светила полная луна. Без труда открыл дверь хаты, переступил порог и остановился. Лунный свет лился в маленькие, покосившиеся оконца, в комнате было светло, как днем. Вот и икона в углу. Но что это? Глиняный пол хаты, дотоле покрошившийся и в яминах, каким я его знал, вымазан свежим слоем глины равномерно и тщательно, так, как умеют делать заботливые и на все руки мастерицы украинские хозяйки. Пройти по такому полу, чтобы взять икону — значит оставить глубокие и точные следы своих ног. Воображение подсказывает, как по этим следам верующие доберутся до меня…

Не доверяя зрению, нагибаюсь и щупаю руками пол — да, действительно, мокрый, свежевымазанный. Осознаю свое поражение и отправляюсь домой спать.

Долго спал я в то воскресное утро. Когда встал, народ уже толпился вокруг избушки, любопытные заходили и выходили из нее. Ждали священника. Я тоже, напустив на себя смиренный вид, зашел в избушку и обомлел: пол ее как был старый, покрошившийся, в яминах, так и остался. Никто его не вымазал. А в углу вместо потемневшей стояла точно новенькая, поблескивающая икона. И не грозный, а ласковый лик смотрел мне прямо в глаза.

Наша станица построена на том самом месте, где раньше стояла деревянная крепость.[31] По указу царя Алексея Михайловича крепость ставил иркутский воевода — ставил между Иркутском и Монголией, чтоб от набегов оградиться. Когда выстроили, служилых казаков туда нагнали на поселение. А народ-то воеводы без женщин шибко заскучал. И повелел тогда царь Алексей Михайлович собрать гулящих девок и в ту крепость направить казакам в жены.

Не думайте, что «гулящие» — это плохие девки. В то время слово «гулящая» означало просто «незамужняя», значит, свободная.

И зажили казаки, семьями обзавелись, землю стали обрабатывать — от них-то и наша станица пошла. Но вот беда случилась в то время: вышел из Монголии с десятитысячным войском князь ихний и обложил крепость со всех сторон. Он и не пытался штурмовать крепость, зачем, когда можно измором взять.

Прошел месяц, другой — уже в крепости продукта мало осталось, а к наступлению зимы голод начался: все, что там живое было — даже лошадей — съели. Несколько раз посылали гонцов к иркутскому воеводе, чтоб помощь дал, но монголы всех тех гонцов переловили. И настал такой день, что дальше уже держаться невозможно, — голод доконал. Но сдаваться монголам никто не хотел. Собрались все вместе и приняли решение: быть этому дню последним, держаться до наступления ночи. Ночью же все, и стар и мал, мужья и жены с детьми, должны собраться на пороховом погребе и ровно в полночь этот погреб взорвать, чтоб всем тут вместе смерть принять.

И прошел этот день, настала ночь, и защитники крепости уже стали готовиться к своему последнему часу, как застучал в крепостные ворота промчавшийся через осаду всадник на взмыленном коне. Его впустили и он объявил, что послан иркутским воеводою, чтоб сказать осажденным, что идет он с большим войском и обозом хлеба на выручку и чтоб осажденные, когда воевода ударит с тылу, сделали вылазку из крепости. Ну, тут все оживились, обрадовались, не знают, на какое почетное место гонца посадить. Но тот отнекивается и просит его незаметно из крепости выпустить, так как должен он обратно к воеводе явиться и доложить. Его выпустили, и он исчез в темноте ночи.