— Чем же он знаменит, ваш велосипедист?

— До войны его в нашем городе знали все. Он был единственным мальчиком, у которого был свой двухколёсный велосипед. Выиграл его по лотерейному билету Осоавиахима.

— По лотерейному билету?.. Везучий!

Это восклицание как бы донеслось из моего детства. Перед моими глазами сразу возникла фотография, на которой был изображён мальчишка в полосатой футболке и в кепке с большим козырьком. Одна рука сжимала руль, другая царственно лежала на седле. Везучий!

— Нет, — возразили мне, — он не был везучим. В день, когда наш город освободили от фашистов, он подорвался на мине вместе со своим велосипедом.

Странная связь возникла между мной и «везучим» велосипедистом. Словно мы с ним были когда-то знакомы, ещё до войны, в детстве, когда он на самом деле был везучим, а я так и не стал обладателем велосипеда. Даже не научился сидеть в седле. Я почему-то вспомнил полутёмную, пахнущую керосином мастерскую и закоптелые руки, словно вынутые из огня руки мастера… «А потом он подорвался вместе со своим велосипедом».

Я узнал, что велосипедист действительно мечтал стать гонщиком, и его каждый день видели на дорогах, он даже ездил по первому снегу. Но когда началась война и город заняли фашисты, он завернул свою машину в промасленную тряпку и зарыл её в землю. Но жители города всё равно продолжали его звать Велосипедистом.

Он появился на своём велосипеде в день, когда фашисты, боясь окружения, сами оставили город. Он мчался по пустым улицам города, как вестник освобождения, и был так счастлив, словно только что выиграл велосипед по лотерейному билету. За годы оккупации он вытянулся, и, чтобы коленки не упирались в руль, ему приходилось отставлять их в сторону. А это очень смешно, когда рослый едет на маленьком велосипеде. Есть даже такой номер в цирке. Он не разучился кататься и не расстался с мечтой стать гонщиком. Может быть, в этот первый день свободы он выехал на свою первую тренировку. И его появление на улицах жители города восприняли как возвращение доброго времени.

Люди выглядывали из окон и кричали ему:

— Эй, Велосипедист, давай жми на всю железку!

И он жал, словно хотел накататься разом за все долгие дни, когда велосипед лежал в земле. Он ловко объезжал воронки от снарядов, горящие дома дышали ему в лицо упругим жаром. Женщины, глядя ему вслед, плакали. Нет, они не знали, что он подорвётся на мине, — они плакали от радости, что вернулась свобода.

К вечеру в городе появились наши танки. Они шли плотной колонной, окутанные тяжёлым облаком пыли, и от их поступи дома вздрагивали, как от подземных толчков. Танки спешили за отступающим врагом, им некогда было делать остановку в освобождённом городе.

И вот тогда за танками увязался Велосипедист. Рядом с тяжёлыми боевыми машинами велосипед казался забавным насекомым, вроде долгоногого водяного комара. Он не катился, а прыгал по разбитой дороге, скрывался в клубах пыли и появлялся снова. Танки прижимали его к обочине и каждую минуту могли случайно зацепить гусеницей и раздавить. Но Велосипедист недаром собирался стать гонщиком, машина слушалась его, уносила от опасности. И он снова мчался вдоль колонны, словно участвовал в необычных гонках велосипедистов и танкового полка…

Я смотрел на почерневший руль, и мне казалось, что это не ржавчина, а окалина от огня. Велосипед стал таким не на дне реки, а в трудном бою, где он сражался наравне с настоящими, боевыми машинами. Моё детское мечтательное представление о велосипеде неожиданно вернулось ко мне. Приблизило меня к маленькому Велосипедисту, и я вдруг понял: нет, не мог он погибнуть случайно!

Мне удалось найти его довоенную ученическую тетрадь: толстую, клеёнчатую, в клеточку. Она была исписана задачами. Две трубы наполняют один бассейн. Из города А в город Б одновременно вышли два поезда… О чём может рассказать тетрадь по математике? Но это была тетрадь Велосипедиста. Я терпеливо листал её, словно в обычных школьных задачках искал разгадку тайны. И вдруг в середине задачки о трёх пешеходах

я прочёл совсем не к месту написанное слово «банк». Через две страницы обнаружил ещё одно чужеродное слово «училище». Третье слово — оно было написано торопливо, крупнее остальных — «мост». Мост?! Так ведь всё произошло па мосту! Мост был минирован. Значит, Велосипедист знал об этом и внёс в число объектов, которые фашисты, отступая, заминировали, мост. Он не сидел без дела, этот счастливец, выигравший по лотерейному билету велосипед, он боролся с врагом как мог! Стал добровольцем-разведчиком.

Потом я бродил по городу, всё пытался найти улицу, по которой шёл танковый полк и наперегонки с ним мчался Велосипедист. Мне вдруг показалось, что я слышу, как где-то близко сухо потрескивает стальная змейка передачи и мелькают спицы, как пропеллеры летящего самолёта, превращаясь в серебристые диски. Я увидел Велосипедиста в полосатой футболке, выросшего из своего велосипеда и спешно отводящего коленки, чтобы они не упирались в руль. Вот он мчится вдоль стальной колонны танкового полка, увёртываясь от сверкающих траков. Он обгоняет танк за танком, чтобы первым домчаться до моста. Он стал боевым охранением танкового полка и должен спасти танкистов от тайного удара удравших фашистов. Он мчится в бой, а танкисты думают, что мальчишка обалдел от радости, они смеются, машут ему рукой. Не слышат его крика: «Мост заминирован!»

Ему удаётся обогнать все танки. И он, наглотавшись пыли, первым вырывается к реке и снова кричит и машет рукой… Танки не останавливаются, не понимают его сигнала, не слышат.

— Мост заминирован!

Головной танк приближается. Командир высунулся из люка, стреляет в воздух:

— С дороги!

И Велосипедист понимает, что ему не остановить танк. Он в последний раз оглядывается. Велосипед от малого хода уже теряет равновесие. Тогда Велосипедист прижимается грудью к рулю, изо всех сил нажимает ногой на педаль и раньше танка въезжает на заминированный мост…

Эта маленькая девочка прибилась ко мне в пути. Я шёл по берегу, и она шла по берегу. Потом она поравнялась со мной и густым голосом сказала:

— У меня есть гребёнка. Хочешь причесаться?

— Спасибо, — отозвался я, — только мне нечего причёсывать.

— Волосы, — сказала девочка.

— Волос-то у меня почти нет.

Девочка недоверчиво покосилась на меня и на мою шляпу.

— Куда же они девались?

— Они опали, — сказал я. — Знаешь, как осенью опадают листья?

— Не знаю.

Она, видимо, пережила так немного осеней, что не запомнила, как опадают листья, и мне пришлось объяснять ей:

— Осенью листья желтеют и падают на землю. А весной вырастают новые, зелёные.

— Что же у тебя не вырастут новые, ведь уже весна?

На меня выжидательно смотрели два больших серых глаза, смотрели и требовали ответа на вопрос. Они, эти глаза, были уверены, что взрослый человек может ответить на любой вопрос, на то он и взрослый. А пока я молчал, обдумывал ответ, девочка спросила:

— У меня тоже опадут волосы… и не вырастут?

— Нет, нет! Ни один волосок не упадёт с твоей головы. А когда ты станешь старенькой, волосы побелеют.

— Как сырокваша?

— Сырокваша?!

— Я её не люблю, но ем. Заставляют.

Тут только я сообразил, что речь идёт о простокваше. Я засмеялся. Девочка тоже засмеялась, и я понял, что она знает, как правильно сказать, но привыкла вместо «простокваша» говорить «сырокваша».

Мы шли по берегу, по непросохшему и зыбкому дёрну, который пружинил под нашими шагами, как матрац. А рядом бурлила мутная, высокая вода и от неё пахло снегом и льдом — остатками зимы. Набирающее силу апрельское солнце пригревало и с непривычки пощипывало лицо. Это было одинаково приятно мне и моей спутнице.

Я снял шляпу и надел шутки ради на девочку. Она поправила её так, чтобы шляпа не закрывала глаза, и вдруг спросила меня: