Последнее письмо мужу Елизавета отправила 5 августа 1698 года после того, как все же отважилась навестить вотчину. Но в центре ее внимания был дворец: «Дворец ныне достроен, работают над внутренними стропилами и кровлей, как можно больше. Я уже написала вам относительно стекла для окон. Было бы необходимо купить там, поскольку здесь оно ничего не стоит. Дворец достоин красивого стекла. Я не могу написать вам касательно всего того, что требует обстановка дворца, ибо я хорошо знаю, что вы знаете лучше моего и все о том, что нужно.

Относительно нашего села я вам скажу, что если придет табун, я хочу приобрести пять-десять лошадей к селу, ибо там их совсем не хватает, там очень мало скота. Нет более пригодного места, чтобы держать там имеющийся фураж.

Я прошу вас не забывать о кобылах, так как очень необходимо иметь несколько, если можно найти их того же цвета, как мои каретные лошади. Сделайте мне одолжение, купите несколько. Я прошу вас также милостиво написать архангельскому воеводе, чтобы он дал мне знать, есть ли возможность купить там десять коров, поскольку их невозможно найти здесь. Те, которые я имею, сдохли этой весной.

Я хочу также писать в Батурин, чтобы купить молодых быков, потому что я приобрела лес, расположенный недалеко от нашего села, где и будет достаточно дерева лет на десять. Я отдала за него пятнадцать рублей и подумала устроить там место для скота и построить домик, где гнать водку.

В селе я построила церковь, которая почти построена, я также вырыла новый пруд, поскольку тот, что был, полностью протух. Однажды вы написали мне, что господин Тихон Никитич (Стрешнев. — Н. П.) дает средства для строения домика и церкви, но об том он ничего не хочет знать. Поэтому я сделала это сама. Для дома я купила немного бревен и то, что будет нужно».

Хозяйственная жилка супруги Франца Яковлевича заслуживает всяческих похвал. Ее внимание простирается до мелочей, чуждых главе семьи и относящихся как к строительству дворца, так и к рационализации вотчинного хозяйства: закупки лошадей, холмогорских коров, сооружения винокурни и т. д. Кроме того, она обнаружила осведомленность о рыночной конъюнктуре в стране и знала, что и где можно выгодно купить^{19}.

Однако в семье, по-видимому, не все было ладно. Во всяком случае сын Патрика Гордона Александр отметил факт, о котором ничего не сообщает в своем «Дневнике» его отец: «В последние годы своей жизни он (Лефорт. — Н.П.) не имел сношений со своей женою, но намеревался, если бы прожил долее, заключить ее в монастырь, следуя примеру царя».

Нам неизвестен год смерти Елизаветы Лефорт, как неизвестен и год ее рождения. Но из ее челобитной, поданной императрице Екатерине I в июне 1725 года, следует, что она намного пережила своего супруга. Пережила она и единственного сына Андрея.

В челобитной вдова жаловалась императрице на племянника покойного супруга, генерал-майора Петра Лефорта: «О многих нападках, притеснениях и неправостях, которые принуждена терпеть… будто удовольствие ему доставит, когда моя седая голова в печали преклонится к смертному ложу». Суть жалобы состояла в том, что пожалованная Петром своему любимцу вотчина после его смерти была передана по неизвестным нам причинам не вдове, а находившемуся на русской службе племяннику покойного генерал-адмирала, с условием, чтобы он из доходов от этой вотчины содержал вдову. Однако генерал-майор Петр Лефорт, по словам челобитчицы, «не только присвоил себе сие имение, яко истинный владелец, и пользуется по своему изволению приплодом лошадей и скота, но и настоятельным образом принуждает меня в силу вышеписанного всемилостивого императорского указа касательно сего имения строить дом в Санкт-Петербурге, хотя таковая повинность распространяется лишь на недвижимые имения, а не на мое пропитание, и оное генералу-майору Петру Лефорту имение полностью достанется после моей кончины.

Кроме того, стращает он меня долгом, будто бы сделанным у отца его, генерала Петра Лефорта, в Женеве покойным моим сыном, и требует, чтобы я уплатила с процентами за 20 лет. Но понеже мой сын оставил в заклад многие драгоценные каменья, роспись которых у меня имеется и которые не смогла назад получить, а долг лежит на отцовском имении, то следует ему с тем и оставить меня безо всякого вреда». Елизавета обвиняла генерала в том, что тот после ее смерти домогается стать наследником ее имущества. Суть ее просьбы состояла в том, чтобы наследником ее пожитков стал не Петр Лефорт, а ее племянник Иоганн Лефорт, и чтобы генерал ей более не докучал «требованием женевского долга» ее сына.

Чем закончилась эта тяжба — неизвестно, ибо решение императрицы, если оно состоялось, не обнаружено. Из челобитной вдовы следует одно — племянник Франца Лефорта по характеру был несхож с бескорыстным дядей и имел репутацию жадного стяжателя, не стеснявшегося поживиться за счет беззащитной вдовы. «Что касается Петра Лефорта, — писал о нем историк А. Бабкин, изучавший архив Лефортов в Женеве, — то он был человеком, лишенным инициативы, нерешительным, самолюбивым, лицемерным, мстительным, к тому же постоянно стремившимся в наживе»^{20}.

Вернемся, однако, к герою нашего повествования, Францу Лефорту. 24 июля 1678 года он подал в Иноземский приказ просьбу зачислить его на военную службу. Иноземский приказ запросил сведения о Лефорте у Посольского приказа: когда и с кем он прибыл в Россию, находился ли на службе, получал ли жалованье. На все вопросы был получен отрицательный ответ. Тогда Иноземский приказ призвал к ответу самого Лефорта и потребовал объяснений, почему он не был отправлен в Пушкарский приказ, подобно другим капитанам, вместе с которыми прибыл в Россию. На это последовал ответ, что в то время, когда его товарищи были отправлены в Пушкарский приказ, он, Лефорт, страдал болезнью, продолжавшейся шесть месяцев.

Надо полагать, что нужда в иностранных офицерах была значительной, и Иноземский приказ вполне удовлетворился таким ответом и не стал допытываться, чем Лефорт занимался в течение остальных двух лет.

Десятого августа 1678 года Франц Лефорт был зачислен Иноземским приказом на военную службу в чине капитана, а 5 ноября последовало повеление «выдать новоприбывшему иностранцу, капитану Францу Лефорту, государево жалованье — десять аршин узорчатой камки».

В военных действиях в Чигирине Лефорт не принимал участия. В конце 1678 года он был назначен командиром роты, входившей в состав Киевского гарнизона и принадлежавшей корпусу под командованием князя Василия Васильевича Голицына, с которым Лефорт был знаком лично. 14 января 1679 года Лефорт писал матери, что еще «недели за две пред сим» должен был отправиться в Киев, где «без сомнения, (гудут жаркие дела». Действительно, в январе он выехал в Киев и следующие два с половиной года провел по большей части в этом городе, а также в различных походах и стычках с турками и крымцами. Лефорт перевез в Киев также свою семью — жену и тещу. Впрочем, он немного времени проводил в кругу семьи вследствие частых отъездов на театр военных действий и служебных командировок в Москву.

Киевским гарнизоном командовал генерал-майор Патрик Гордон, ставший, после женитьбы Лефорта на Елизавете Суэ, его родственником (в своих письмах родным Лефорт именовал его «кузеном» и «зятем»). Как писал Лефорт матери, генерал «очень расположен» к нему. «В Киеве я буду жить и иметь стол у него», — добавлял он еще до отъезда в Киев.

Надо сказать, что поступление на службу сняло вопрос о дальнейшей судьбе Франца Яковлевича и его возможном отъезде из России. Теперь все его помыслы были сосредоточены на том, как сделать карьеру, добиться более высоких чинов и званий и как обеспечить себе и своей семье материальную независимость.

Несомненно, его быстрому продвижению по служебной лестнице способствовали родственные отношения с Патриком Гордоном — человеком, пользовавшимся немалым авторитетом у русских вельмож. Но одного только покровительства Гордона не могло хватить для достижения успеха. Франц Яковлевич обладал такими свойствами натуры, которые обеспечивали ему уважение окружающих.