— Кто ты, леди Амаристот? — его тон был задумчивым. — Я слышал, ты заточила поэта за сатиру.

— На три ночи, — отмахнулась она. — Его песня была пятном на моей чести. И короля. Я не могла это позволить, — поэт считал, что придворная поэтесса очаровала короля, и не только магией. Это было грубо и глупо. Его даже поэтом было сложно назвать. — Его даже не ранили. Просто показали отношение.

Валанир сел.

— Хочешь поговорить о прошлой ночи?

В комнате стало тихо, и из-за полумрака все казалось нереальным. Словно это могло испариться как один из снов. Она посмотрела на воду.

— Я ничего от тебя не прошу.

— Как и я, — сказал он. — Я спросил не поэтому.

Она видела причал за туманом. Лодки. Она сказала:

— Я должна кое-что рассказать.

* * *

— Тебе было суждено умереть, — сказал маг. Он был не таким, как она ожидала. Она думала, он будет старым и пахнуть благовониями. Это было не так. Его борода была черной, лицо в морщинах, но не старое, глаза были с печалью вне времени. Его мантия и капюшон были из белого льна, украшением был лишь серебряный изящный амулет.

Она послала за ним, потому что он был издалека, из земли, что не связана с Эйваром. Даже так был риск. Многие были бы рады убрать ее, женщину, придворного поэта, которая внедрила столько изменений в Академии, которые многим не нравились. Они не простили бы ей девушек-учениц или приказы Валанира Окуна.

Чары Эйвара не спасли ее. Валанир сказал, что нет лекарства от заклятия Дариена Элдемура, что переплело ее мысли и воспоминания с чужими. Это было сильнее с каждым днем. Она надеялась на далекую магию, что там искусство магии развили за века.

Маг сказал ей сесть, прочитал заклинание на своем языке, провел три раза руками по кругу над ее головой. Она дрожала. Мысли Эдриена Летрелла были тихими в этот раз, и она ощущала себя брошенной и испуганной.

— Заклинание было глубоким, — сказал маг. — В тебе укрылась душа из преисподней.

— Мой друг, что колдовал, не знал, что делал, — сказала она. — Мы долго были без чар. Он не знал.

Маг взял ее за руку. Печаль в его глазах стала сильнее. Он сказал, гладя ее руку:

— Тело не может укрывать мертвого и жить.

— Но я нужна здесь, — глупо сказала она.

Он сказал:

— Не сомневаюсь, — Лин Амаристот с шоком подумала, что у него хороший голос для пения. Она не ждала такого. Он ничего не смог сделать. Он не принял золото. Он принял только лошадь для пути домой.

* * *

Тишина. Она прижалась лбом к стеклу, прохлада радовала. Он сказал за ней:

— И долго?

— Он думал, у меня есть год, — сказала она. — Или меньше. Никто не знает.

Тишина. Она услышала за собой шорох. Через миг ладонь легла на ее руку.

— Посмотри на меня, — сказал он. Она повернула голову. Он спешно оделся, хотя рубашка была открыта на груди. Она задержалась там взглядом. Она еще не видела Валанира Окуна таким злым. — Я это не допущу, — сказал он.

Она отпрянула. Она ощущала себя подавленно от его гнева.

— Ты сказал, что ничего не сделать. Это подтверждение, — она вдохнула. — Я должна извиниться, — слова вылетели, словно камни, и она поднимала их по одному. — Я думала… что была… лишь пешкой для тебя. Прошлая ночь показала другое. Я все усложнила для тебя. Клянусь, я не хотела.

— Ты думала так, — его голос чуть не дрогнул. — Что тогда ты хотела?

Теперь она смотрела ему в глаза, почти с улыбкой.

— Тебя.

Он отвернулся, отошел. А потом, словно его тянули невидимые нити, его ладонь скользнула по ее лицу, шее. Солнце делало его глаза ярко-зелеными. Лин знала, что пытается запомнить детали, пока начинался день.

— Я жалею лишь о времени, которого у нас нет, — сказал он. — И что ты не знала о своей силе. Две печали. Я не позволю третью от утраты тебя.

Лин поймала его ладонь на шее, как оружие.

— Я думала о том, кто будет придворным поэтом дальше, — сказала она. — Кто проживет долго и сделает все, что нужно. Может, это должен быть ты, — она покачала головой, когда он заговорил. — Подумай, пока меня не будет, — она сжала его ладонь. — Ты научил меня ставить нужды города выше своих, Валанир Окун. Пусти меня.