А затем потянулись одинаковые томительные дни, полные запаха трав, солара, крови и пота. Илмари боролся изо всех сил, и вместе с ним боролся Филипп. Он и сам не понимал — зачем.

Смерть мужа избавляла его от дурацкого навязанного брака, оставляя преимущества члена королевской семьи. При этом никто не упрекнул бы Филиппа в преднамеренном убийстве — нападение разбойников на крепость он не сумел бы спланировать даже при огромном желании.

И все же он не мог представить себе Илмари мертвым. Не мог и не хотел, словно несколько проведенных рядом дней и ночей намертво связали его с упрямым светловолосым красавцем-принцем, который сейчас беспомощно распластался на перинах, выкашливая из себя жизнь вместе с коричневыми ошметками свернувшейся крови.

Филипп практически не отходил от его постели, вглядываясь в мучительно искажавшееся во время кашля лицо, вытирая пот мокрой тряпкой, поднося к губам поильник с водой или бульоном. Конечно, кроме него рядом с Илмари находились сиделки, да и лекарь дневал и ночевал в неудобном кресле, отказываясь покидать помещение. Но Филиппу казалось: если он делает что-то сам, Илмари становится немного легче.

Потом была кошмарая ночь, когда варгарец едва не умер. Он задыхался, кашлял, хватался слабой рукой то за горло, то за грудь, то за пальцы Филиппа, выплевывал какой-то отвратительно пахнувший настой, которым его пытался поить лекарь, и трясся в ознобе. Это было жутко, до умопомрачения жутко, и Тьен в конце концов плюнул на все, лег рядом, обхватил Илмари руками и прижал к себе, пытаясь согреть.

Он давно уже не задавал себе вопросов, зачем и для чего спит вполглаза и вполуха, мажет драгоценным соларом страшные воспаленные раны между ребер и на спине, не доверяя это лекарю, целует вечером и утром бледный высокий лоб, желая варгарцу шепотом спокойной ночи или хорошего дня.

Просто так было правильно. И он делал это, не вспоминая о том, что муж спас ему жизнь, и не стараясь расплатиться.

В день низкого солнца, который на Варгаре считался переломным днем зимы, Илмари впервые попросил есть. И в этот же день, только немного позже, Филипп наконец-то узнал, кем на самом деле является лекарь, которого в крепости почтительно именовали Мастером-целителем.

Наверное, можно было догадаться и раньше — по цвету волос, по горькой складке у губ, по нежности, с которой лекарь касался лежавшего без сознания Илмари. Но Филипп в эти месяцы обращал мало внимания на других людей. Когда переставший наконец-то бредить варгарец окончательно пришел в себя, имя лекаря тут же сорвалось с его губ.

— Кини?

Филипп старался не ревновать. Да он и представить себе не мог, что вообще способен злиться на одного мужчину из-за другого мужчины. Но после всего пережитого Илмари должен был принадлежать только ему, Филиппу Тьену, а не желтоголовому ссыльному лекарю, варившему дурно пахнувшие отвары и примочки.

Чтобы не расстраиваться, Филипп уходил из спальни на время перевязок и бродил по крепости. Он научился общаться с местными за это время — жестами, сотней выученных по необходимости слов. Да и Кини, знавший космолингв, нередко служил переводчиком. Во всяком случае до тех пор, пока Филипп не узнал, кто он.

Больше всего бесило то, как отвратительно нежен и ласков делался Илмари рядом со своим первым любовником. Старался прикоснуться, заговорить, удержать рядом. В такие минуты Филиппу хотелось сделать что-нибудь страшное. Например, выкинуть Кини в окно. Или ударить тем самым клинком, снятым со стены оружейного зала в ночь нападения. Его Тьен на место не вернул — нашел подходящий пояс с ножнами и теперь ходил вооруженным, как бы смешно это ни выглядело.

Впрочем, сам он пожаловаться на невнимание мужа, положа руку на сердце, не мог. Когда Илмари пошел на поправку, их общение перешло на какой-то иной уровень — более близкий, более интимный. Филипп часами рассказывал варгарцу об Унии, ее обычаях, традициях, достижениях.

За время болезни Илмари караван из столицы успел добраться до Барнаби, и Тьен, покопавших в своих вещах, выудил голографическую камеру со снимками. Он всегда таскал ее с собой, Варгар не стал исключением, и Филипп с удовольствием показывал мужу виды Луна-сити, Землю, висевшую над Луной голубовато-зеленой круглой лампой, купола колоний Марса, подземные города Меркурия, энергетические станции Венеры, лаборатории вокруг Сатурна и Юпитера на огромных искусственных спутниках.

Илмари смотрел, затаив дыхание, и время от времени неожиданно сильно сжимал пальцы Филиппа — то ли от волнения, то ли от восторга. Тьен даже полюбил такие вечера, когда на столе дымились пироги с мясом морской змеи, в кубках алело молодое подогретое вино со специями, а в камине уютно трещали поленья.

Ему все чаще приходили в голову мысли о сексе. Измученный раной и болезнью Илмари был пока ни на что не годен, а Филипп изнывал от отсутствия нормальной разрядки. Сначала он слишком уставал, к тому же запах крови и лекарств не способствовал возбуждению. Но когда времени стало больше, проблем меньше, а супруг перестал походить на умирающего, с каждым днем прибавляя сил, — проснулись желания тела.

Филипп закрывался в умывальной комнате и дрочил там, прижавшись лбом к каменной стене. Поначалу он даже в фантазиях не нуждался — стоило провести по члену, и сперма выплескивалась на пальцы горячей струйкой. Потом движений стало не хватать. Филипп пытался думать о женщинах, но в голову лезли только местные неумытые и пропахшие рыбой и водорослями красотки. И очень скоро основной темой фантазий стал Илмари. Тьену достаточно было только вспомнить, как варгарец наклонялся поцеловать его живот, и член тут же начинало распирать от прилива крови.

Конечно, Филипп понимал, насколько неуместны сейчас любые разговоры о сексе, не говоря уже о действиях. Но все чаще, лежа рядом с хрипло дышащим Илмари, даже во сне старавшемся не отпускать руку мужа, Тьен разглядывал его четкий красивый профиль, сильную шею, покрытую едва заметным золотистым пушком грудь, перетянутую повязкой, и осторожно касался губами то разметавшихся по подушке волос, то влажного плеча. И тайно, смутно мечтал о том дне или о той ночи, когда сможет сделать это, не скрываясь.

8.

Дни тянулись, как тягучее томное пойло.

Илмари изнывал от безделья. Он не привык столько лежать. Пусть в Нароби у него не было ежедневных обязанностей, но уж еженедельные находились точно, и это не считая приемов и балов. А еще у него всегда оставалась возможность помахаться тупыми мечами в тренировочном бою, охота и зарги. Ну и секс, разумеется.

А тут — сменяющие друг друга за окном серость и темнота, питание по часам, перевязки и постоянная ноющая боль в боку, надоевшая до оскомины. Радовало только, что кровью он больше не харкал и кашлял гораздо меньше.

Единственными развлечениями служили книги да беседы с Тьеном. Тот оказался неплохим рассказчиком, а уж когда увлекался — Илмари заслушивался его историями о жизни унианцев. Все у них там было любопытным, завораживающим, чужим. Вижены, киборги, диковинные средства передвижения, электронные панели желаний — непонятная сказка, в которой жил Филипп, считая ее обыденностью, где тысячи судеб решались нажатием одной кнопки…

В такие моменты Илмари едва ли не начинал гордиться тем, какой муж ему достался. Принадлежащий к такой могучей расе. Он протягивал руку и сжимал ладонь Филиппа в своей, безмолвно благодаря. Тот никогда не возражал, словно бы и не замечал вовсе. Это сбивало с толку.

Собственно, сбивало с толку все с самого начала: для чего Филипп вообще его вытащил? Мог спокойно позволить ему умереть — никто ведь понятия не имел, что в вещах унианца припрятан экстракт солара. Никто бы не упрекнул. А Фидали Нароби Илмари сейчас уже мог бы вернуться в столицу молодым и прекрасным вдовцом, всегда желанным гостем во дворце… Может быть, он не знал, что Отари его одного примет с распростертыми объятьями? Да вряд ли. Должен был догадываться…