И действительно, он не ограничивается повторением вслед за Дюнуайе, что единственная задача государства состоит в охранении безопасности, в гарантии каждому своего[1292]. Он не ограничивается тем, что отвергает вмешательство государства в национальный труд в форме поощрений и премий, что допускал Ж.-Б. Сэй[1293]. Он идет далее: в знаменитом отрывке[1294], которым впоследствии много пользовались, он нападает на самое понятие государства. В этих страницах, написанных, как обычно для Бастиа, неравномерно, можно кое-чем воспользоваться. Так, например, Бастиа совершенно прав, доказывая, что гражданин, воображающий получить от государства что-либо даром, обманут словами, так как неизбежной расплатой за все дары государства является налог. Но когда он притворяется не понимающим самого смысла термина государство; когда он требует, чтобы ему показали этого «феникса», которым является государство, и утверждает, что «этого драгоценного открытия не было сделано», потому что до сих пор «народ тотчас ниспровергает все, что появляется под именем государства», тогда Бастиа сам заслуживает упрека в игре словами. Не очевидно ли, что он смешивает в данном случае правительство с государством? Революция изменяет форму правления, но не может уничтожить государства. В пылу борьбы против социализма Бастиа заходит слишком далеко. Он был гораздо ближе к истине, когда в своем обращении к Французской молодежи указывал задачу политической науки «в рассмотрении того, что должно и что не должно принадлежать государству»[1295]. Но самое преувеличение, в которое вдается его мысль, многозначительно: оно отмечает крайний предел, к которому идут экономисты. Преемники Бастиа все стремятся к этому пределу, хотя и приближаются к нему далеко не одинаково.

Не следует особенно удивляться выводам, к которым приходят около этого самого времени некоторые представители ортодоксальной школы. Новейшие экономисты назвали эти выводы «парадоксальными». Нет, они просто чересчур прямолинейно логичны, но стоят в полном согласии с формулой Бастиа.

Когда Жозеф Гарнье, например, хочет лишить государство всякой активной роли в фабрикации и выпуске монеты[1296]; или когда Молинари предлагает подчинить самые правительства конкуренции и отдавать преимущество той системе, которая окажется наименее принудительной[1297], оба они говорят как ученики Бастиа, ученики, быть может, слишком смелые, но, во всяком случае, последовательные. Чем более социалисты расширяют область влияния государства, тем более в этот период неослабной полемики экономисты стараются ограничить государство, свести его на нет. Они его не знают и не хотят знать. В первом издании Политико-экономического словаря[1298] слово государство сопровождается лишь цитатой из только что упомянутого мною произведения Бастиа, снабженной кратким комментарием. В последней фразе этого комментария автор как бы извиняется перед читателем в том, что так долго останавливался на грубом и опасном заблуждении, общественные проявления которого уже так далеки от нас, что кажутся нам принадлежащими другим эпохам[1299]. А Луи Рейбо во втором издании[1300] своих Этюдов о реформаторах говорит: «С социализмом покончено, нужно уничтожить его последние следы»[1301].

Это была странная иллюзия людей того времени: они были убеждены, что над идеей можно одержать верх, как над мятежом, и что социализм потонул в крови июньских дней.

Приложение принципа конкуренции к «производству безопасности» является крайним, но логическим выводом из положений Адама Смита. Как это обыкновенно случается, ученики пошли далее учителя в том направлении, которое он им указал.

Привычка судить по аналогии привела их к конечным выводам. Вмешательство государства в промышленность и торговлю вредно, говорил Смит. Вмешательство государства вредно везде, заключают из этого наиболее верные представители и прямые наследники его мысли. Государство, предпринимая работу за свой счет, является дурным коммерсантом и промышленником, сказал Ж.-Б. Сэй. Однако тот же самый автор признавал еще за государством право побуждать и поощрять частных лиц в промышленной и торговой деятельности. Дюнуайе и Бастиа не признают за государством этого права; но, не признавая его, они не признают и некоторых других: государство, говорит Дюнуайе, не только дурной коммерсант и промышленник, но точно так же дурной преподаватель. Оно не должно ни обучать, ни выдавать дипломов на приобретенные знания. Является, наконец, такой экономист, который идет дальше всех своих предшественников и полагает, что государство не всегда может лучше частного общества выполнить последнюю и единственную задачу, которая ему оставлена, – гарантию безопасности. Но ценность этого рассуждения по аналогии невелика. Переходя от своих первых формул к последним, экономисты, сами того не замечая, переходили из одной области в другую.

Из предположения, что деятельность государства вредна в чисто экономической области, ничуть не следует, что она в такой же степени и по той же причине вредна в других областях. Для доказательства этого нужно было бы привести данные, которых мы у них не находим.

Мало того, экономисты протестуют против упрека их в «материализме». И действительно, они или совсем не поддаются метафизическим искушениям, или же, уступая им, исповедуют вообще философию, враждебную материализму. Многие из них специально занимаются моральными вопросами, стараясь найти связь их с вопросами экономическими. Они не хотят допустить, что эти вопросы можно рассматривать независимо друг от друга. В таком направлении написаны превосходные книги, оцененные по достоинству[1302]. Вступая на этот путь, экономисты вполне искренни в своих убеждениях; но являются ли они в такой же степени проницательными?

Моральный материализм, в котором их упрекают, состоит в том, что на первом плане они ставят материальные интересы общества, создание богатства. Конечно, богатство является существенным элементом цивилизации, но представляет ли оно собою самую цивилизацию? Нужно ли вместе с экономистами допустить, что нравственность следует за благосостоянием и богатством, как тень за телом; что лучшим средством помочь широкому развитию личности служит увеличение потребностей, а также средств для удовлетворения последних.

Другими словами, является ли индивидуум прежде всего тем производителем, дело которого защищал Смит, или тем потребителем, интересы которого отстаивал Бастиа? Если индивидуум не что иное, как производитель и потребитель, или должен рассматриваться главным образом с этой стороны, то теория государства, представленная экономистами, вполне оправдывается; но тем самым оправдывается и обвинение их в моральном материализме.

Ланге в прекрасной главе своей книги, где он критикует «догматику эгоизма», напоминает, что Смит написал не только Исследования о богатстве народов, но и Теорию нравственных чувств, и что он, правильно считая «рынок интересов» важною частью существования человека, не забывал, однако, и другой стороны человеческой жизни, подчиненной, быть может, другим условиям и законам[1303]. Ошибка многих последователей Адама Смита состоит в том, что они, имея в виду только «рынок интересов», решали большое число совершенно чуждых ему вопросов, согласно принципу, правильность которого, правда, доказана наблюдением и опытом, но только в известных пределах, так что относительно приложения его за этими пределами ничего нельзя предвидеть.