Следует ли из этого, что психология, как общая, наука о сознании, об осознанном бытии, может обнять «опыт» в любом его смысле (потому что «обрести в опыте» ведь значит пережить, все же доступное переживанию принадлежит к сфере сознания)? Если б это было так, психология в конце концов должна была бы вобрать в себя все положительное содержание наук о культуре, как догматического, так и исторического порядка, что охватывало бы собой в известном смысле и все естественные науки, которые ведь и сами являются фактами культуры. Значит ли это, что психология должна являться чем-то вроде универсальной, науки о положительном? Но ведь и на почве натуралистического воззрения к психологии не причисляют всего положительного, что содержится в естествознании; вот почему, подобно тому как в рамках натуралистического отвлечения психология нашла свою, ей одной лишь свойственную задачу в последней конкретизации бытийственных определений, так и после того, как эти рамки распались, у психологии перед лицом расширившейся теперь сферы эмпирического, как позитивного любого порядка, все же остается еще своя, особенная задача последней конкретизации определенного положительного сознания вообще. Эта «последняя конкретизация», являющаяся предметом исканий психологии, должна была бы, следовательно, прежде всего строго связать воедино: с одной стороны – это как бы пунктуальное определение бытия, а с другой – определение направления того (вышеуказанного) сверхдействительного тендирования вперед и назад (при историческом рассмотрении), а также, в известном смысле, и вверх, и вниз (при рассмотрении догматическом). Как в точности понимать эту последнюю конкретизацию, как ее методически осуществить и в чем заключается ее своеобразная познавательная ценность – это исследовать здесь не место. Но поскольку это вообще является задачей, постольку очевидно, что она должна находиться к философии в весьма тесном и интимном отношении и притом должна относиться к ней, как целое к целому, а не только как одна из областей более обширного царства (положительного вообще) к другой ее части.

Правда, и тогда сохранилось бы все же то различие, что психология направлена исключительно на конкретное, то есть позитивное, и притом на последнюю позитивность, философия же – на единство принципов. А потому психология представляла бы, по этому расширенному понятию, оборотную субъективную сторону не по отношению к одной философии, а по отношению ко всему объективирующему познанию и постольку являлась бы позитивной, а не философской, наукою. Но все же и в этом случае существовала бы основоположная, часть ее, которая к философии как к основоположению всякого объективирования относилась бы точно так же, как относится психология в собственном смысле этого слова, а именно психология положительная, к целокупности положительной науки. И эмпирия, и философия в этом случае имели бы и свою «конструктивную», и свою «реконструктивную» сторону; реконструктивной стороной эмпирии являлась бы не столько «эмпирическая психология», сколько психология эмпирического; реконструктивной стороной философии – не столько философская психология, сколько психология философии, то есть – чистых принципов познания. И поскольку по этому представлению задачей психологии, в общем, являлось бы (если вернуться к уже вышеупомянутому сравнению) описание как бы нисходящей ветви познавательной кривой, постольку спуск этот должен был бы в такой же мере обнимать реконструкцию всякого порядка, а именно: в первую очередь реконструкцию конструкций принципиального характера, а затем и конструкций эмпирических, в какой подъем той же кривой обнимает объективирующую конструкцию любого порядка – как эмпирическую, так и философскую (то есть развитие самих в высшей степени объективных законов всякого эмпирического объективирования). Но ввиду того что принципов мало, эмпирических же объективных образований необозримо много, то наиболее значительная часть психологических исследований должна была бы обратиться в сторону эмпирии, и лишь гораздо менее значительная, хотя, правда, и основоположная их часть, относилась бы к сфере философии.

Итак, в сущности, и с точки зрения этого, быть может, наиболее радикального из всех возможных взглядов на задачу психологии и на ее отношение к философии, дело в конце концов обстояло бы не иначе, чем с любой из прочих опытных наук: лишь в отношении своего принципиального основоположения она подпадала бы ведению философии. Но и в этом случае все еще осталось бы сомнительным и в конце концов предоставленным на частное усмотрение, причислять ли это философское основоположение психологии – как самое общее учение о психическом – к самой психологии, вроде того, как можно было бы, например, философское основоположение науки о праве причислить в качестве наиболее общего учения о праве к самой науке о праве или философское основоположение естествознания в качестве наиболее общего учения о природе – к самому естествознанию, или же, напротив того, обособлять ее, как философию (то есть учение о принципах) психологии, от долженствующей быть так обозначенной в собственном смысле, то есть от позитивной психологии. Но, впрочем, вопрос здесь вовсе не сводится к спору о словах; существенное и решающее значение имеет здесь то, что философия (то есть учение о принципах) не в меньшей степени, чем эмпирия, являет две стороны: «конструктивную» и «реконструктивную», причем в последней, все равно как бы ее ни называли – философской ли психологией или же философией психологии, философия и психология теснейшим образом связаны и переплетаются друг с другом. Ввиду того, однако, что в учении о принципах так же, как и во всей эмпирии, «конструкция» и «реконструкция» должны так соответствовать друг другу, что каждая из них может рассматриваться как «обосновывающая» другую (хотя и в противоположном смысле, именно так, что первая из них обосновывает вторую в объективном смысле, вторая же – первую в смысле субъективном), то становится более или менее понятным, несмотря на все то, что так убедительно и так правильно доказывалось с разных сторон о необходимости чистого, свободного от психологии обоснования всякой основоположной философии, что с какой-то последней и окончательной точки зрения философия вообще совпадает или должна совпадать с психологией.

Больше того, можно было бы даже с полным правом говорить о свободном от психологии обосновании самой психологии, поскольку этим желательно было бы лишь выразить, что наука о субъективном (чему я неоднократно и старался дать обоснование и что я неоднократно пытался провести) возможна не иначе, как на фундаменте науки об объективном и что эта наука о субъективном, будучи сама наукой фундаментальной, в свою очередь, возможна лишь на основе чистых основных наук об объективировании (хотя бы логики, этики и эстетики); и тем не менее все это нисколько не изменило бы того положения, что сами эти чистые основоположные объективные науки именно в силу того, что они обосновывают – в объективном значении обоснования – столь же основоположную науку о субъективном, вместе с тем получают и свое обоснование уже в новом своеобразном значении субъективного обоснования и постольку снова превращаются в психологию; «снова» – именно в том смысле, что всякое объективирование с самого начала предполагало ведь, как свою оборотную сторону, начало субъективное, которое объективирование это именно в силу своего объективирующего характера должно было оставить позади себя и от которого оно первым делом должно было отвлечься. В этом смысле психология (как уже было отмечено вначале), конечно, не являлась бы фундаментом философии, но зато она была бы ее увенчанием и в некотором роде последним ее словом.

Покуда, однако, это весьма новое, весьма далеко идущее и трудно проводимое воззрение на психологию еще только должно завоевать себе признание, покуда под психологией еще понимается исключительно чистая наука о фактах, хотя и наиболее конкретная из всех наук этого рода, мы должны на том и остановиться, что как таковая она к сфере философии не относится, не может ее обосновать и не стоит к ней ни в каком специфическом или особенном отношении, а относится к ней лишь так, как и любая другая опытная и, в частности, принадлежащая к сфере природы специальная наука, в силу чего она и не может заключить философию в пределы своего учения, как и, наоборот, сама не может быть заключена в пределы учения философии, а в лучшем случае может быть, как и любая другая опытная наука, связана с ней лишь персональной унией.