Настоящий брак – это не амплуа, которое можно легко отбросить. Брак – это на всю жизнь. И вы все равно не смогли бы устроить свою жизнь таким образом, если ваш разум пытался забыть то, что сердце забыть отказывалось. Тем не менее, я не могу возлагать всю вину на вас. Ваша невеста и ее мать тоже виновны в случившемся. Страдания вашей невесты – лишь результат ее собственных грехов. Но я все же рад, что она признала их перед смертью, очистив свою душу. С другой стороны, ваша бывшая девушка в этой ситуации лишь невинная жертва обстоятельств. Итак, сын мой, вы понимаете, что ошибки - это бич человечества? Все совершают их, и никто не вправе полагать, что останется безнаказанным. Мы принимаем решение, как верные, так и ложные. Результатам верных решений мы радуемся, от ложных же страдаем. Но даже тогда мы должны идти дальше, оставив ошибки позади и простив себя за них. Да! Мы должны учиться на своих ошибках, но Бог дал нам жизнь не для того, чтобы мы прожили ее в горьких сожалениях. Какое право имели вы судить себя столь строго? Бог.
В которого я верю, простил все наши грехи еще до нашего рождения, так как вы можете винить себя за них? Это и есть ересь! Идите вперед, только вперед и не оглядывайтесь на прошлые неудачи! Более того, я вижу возможности, позволяющие вам все исправить, и вы глупец, - простите мою прямоту, - если не воспользуетесь ими!
- Хотел бы я разделять ваши взгляды, отче. Но для меня все потеряно! – упорствовал Терри, все еще угнетенный беседой со священником.
- Вы просто не желаете раскрыть глаза! – горячо возразил старик. – Эта женщина свободна. Так чего же вы ждете, дитя, во имя Господа?
- Но…. – пробормотал Терри.
- Никаких но, сержант, - ответил Граубнер. – И не говорите мне, что не осмелитесь бороться хоть с тысячею врачей за вашу прекрасную леди, если вы не дрожите перед лицом куда более страшного врага.
- Неужели вы правда думаете…
- Сын мой, на войне и в любви… - слова отца Граубнера вдруг прервал крик, раздавшийся в темноте:
- ОНИ ЗДЕСЬ!!! ВРАГ БЛИЗКО!! ВСЕМ ЗАНЯТЬ ПОЗИЦИИ! – кричал рядовой, бегая у окопов и передавая приказ.
Мужчины встали и взглянули друг на друга, понимая, что наступил решающий момент. Терри протянул руку и Граубнер крепко пожал ее.
- Спасибо за понимание, отче, - хрипло проговорил молодой человек. – Жаль, что мы не встретились раньше, - он замолчал и после короткой паузы добавил: - А на передовой у меня свидание, на которое я не могу не явиться, - с этими словами он выпустил руку Граубнера и побрел прочь.
- ТЕРРЕНС! – закричал священник, впервые употребляя имя молодого человека, прежде чем тот исчез в сумраке окопа.
Грандчестер остановился и медленно повернул голову, чтобы взглянуть на Граубнера.
- Сражайся, чтобы остановить это безумие и умри, если потребуется, но не ищи смерти, пытаясь избежать битвы с жизнью. Помни: надежда умирает последней.
Терри кивнул и отсалютовал священнику, подняв правую руку к голове. Потом он развернулся и ушел, не сказав ни слова.
Утром 2 июня было объявлено, что в полевой госпиталь отправится новая бригада врачей. Флэмми Гамильтон должна была принять участие в операции. Кенди отчаянно искала свое имя в списках, но безрезультатно. Бригада должна была отправиться в Шато-Тьерри, где вот уже несколько дней находились американские войска. Не в состоянии рассуждать здраво, молодая женщина помчалась по коридорам больницы по направлению к кабинету директора.
- Я хочу видеть майора Волларда, - бросила она секретарю в приемной.
- Excusez-moi mademoiselle, Ms. Le Directeur ne peux pas la voir maintenant (извините, мадемуазель, но в данный момент директор занят), - ответил солдат в форме сержанта.
- Я сказала, что хочу его видеть, и увижу! – ответила она, промчалась к двери и открыла ее прежде, чем сержант смог остановить ее.
Воллард читал какие-то документы, когда в его кабинет ворвалась разъяренная девушка. Майор тут же узнал в ней Кенди.
- Простите, что вошла без стука, сэр, - кивнув, извинилась Кенди, но я должна поговорить с вами о важном деле.
Воллард сделал рукой знак секретарю, который вбежал вслед за Кенди и сейчас открыл рот, чтобы объяснить, но жест майора остановил его. Он молча вышел и закрыл за собой дверь, оставив начальника наедине с молодой женщиной.
- Продолжайте, мисс Одри, - предложил мужчина, отложив в сторону бумаги. – Кстати, присядьте.
- Спасибо, я постою, - ответила молодая женщина. – Я видела список тех, кто сегодня поедет в Шато-Тьерри и, хотя меня там не оказалось, я хочу в качестве добровольца…
- В бригаде уже нет мест, - властным тоном прервал Воллард. – Вы ценная медсестра, и здесь вы понадобитесь не меньше, чем в полевом госпитале.
- Но, сэр, - настаивала она, чувствуя какое-то странное покалывание в груди, - Я уверена, что там пригожусь больше.
- Мисс Одри, - сухо ответил Воллард, - кажется, я уже объяснил причины, по которым вы должны остаться здесь. А теперь, если больше вам нечего сказать, я буду крайне признателен, если вы вернетесь к своим обязанностям и позволите мне вернуться к своим.
Кенди опустила голову, но какой-то внутренний голос заставил ее повторить попытку:
- Сэр, я настаиваю, что там…
- МИСС ОДРИ! – раздраженно вскричал майор. – В армии принято подчиняться приказам командира, не обговаривая их. Я подчиняюсь приказам, отданным мне, будьте добры поступать так же. Вы свободны! – закончил он.
Кенди вздохнула, но поняла, что дальнейшие попытки бесполезны, и молча вышла. После ее ухода Воллард закрыл глаза и с облегчением вздохнул. «Не хотелось бы потерять свое место из-за какой-то американки, которая имеет такое значение для генерала Фоша, - подумал он. О мистер Одри! Если бы у меня была такая дочь, я бы не знал, гордиться за нее или бояться».
Было 4 июня. Немецкий артобстрел скоро закончился, но немцы были полны решимости прорваться в Париж, поэтому скоро последовало продолжение.
Ничто не сравнится с ужасом наблюдения, как люди убивают друг друга без причины, лишь потому, что мы не способны решать проблемы более рациональным способом. Ничто не сравнится с ревом орудий, разрывающем утреннюю тишину, огнем автоматов, задымивших весенний воздух, бесшумным полетом пуль, убивающих чьих-то мужей, отцов, возлюбленных и сыновей. Человеческий разум не может бесстрастно наблюдать за этими ужасами.
Но худшим для Терренса Грандчестера стало осознание того, что и его руки способны убивать. Руки, которые могут творить, честно трудиться, помогать… ласкать щеку спящей девушки… смогли крепко сжимать автомат, на его глазах убивающий таких же людей, забрызгивая форму кровью врага. Никто не может быть готов к такой трагедии.
Посреди битвы, пока его руки следовали животным инстинктам, его разум пытался найти смысл в «этом безумии», как назвал происходящее отец Граубнер. На секунду он усомнился, что поступает правильно, убивая врагов. Но перед его глазами предстал образ женщины, которую он любил, и которая находилась в 37 милях отсюда. Он не мог допустить, чтобы ее драгоценная жизнь подверглась опасности.
Терри не знал, сколько часов длится битва. Немцы отчаянно сражались, но и их силам подходил конец. На одном из участков они использовали артиллерию. Капитан Джексон из-за огромного дерева, стоявшего около дороги, видел, как несколько солдат умудрились втащить в разрушенный дом пару орудий и теперь вели из них артобстрел, мешавший союзникам продвигаться вперед.
- Мне нужна группа добровольцев, которые прорвутся к этим ублюдкам и убьют прежде, чем они перестреляют нас, - объявил он.
- Я пойду, - отозвался рядовой Ньюмен, мужчина лет 30.
- И я, - подхватил Терри.
Скоро вызвалось еще три человека. Джексон объяснил всем задачу.
- Двое открывают огонь из леса, постоянно меняя позицию среди деревьев, чтобы они не поняли, где мы находимся. Остальные по левому флангу подбираются к развалинам, с гранатами наготове. Приказ понятен? – спросил он.